Месть негодяя
Шрифт:
Светка долго не подходит, но потом все же берет трубку.
— Ты чего так поздно? — ворчит сонно. — Что-то случилось?
— Нет, ничего, просто захотел услышать твой голос. Ты там можешь говорить?
— Муж в командировке.
— Он у тебя все время по командировкам, да?
— Леш, ты мне за этим звонишь в час ночи?
— Извини, у нас только двенадцать, я забыл про разницу во времени. Ну, ты как вообще?
— Вообще нормально. Все?
— Что собираешься делать в ближайшие дни? Если у тебя нет особых дел, приезжай в гости.
— А ты все еще там?
— Да, если
— Ты в своем репертуаре, — бормочет недоверчиво. — Ты там выпил что ли?
— Нет, Свет, я не пил. Но сейчас открою бутылку водки, выпью целиком из горла, и сорву завтрашнюю съемку, если не пообещаешь, что приедешь.
— Съемку срывать не надо, иначе тебя не будут нигде снимать. Ложись и спи!
— Не понял, Свет, что ты решила? Ты приедешь или нет?
— Мне надо подумать.
— А что думать — тут лету час.
Замолкает и чем-то там шуршит. Видимо, разворачивает шоколадный батончик. Она жить не может без этих батончиков. Я всю жизнь покупаю их для нее килограммами. Иногда, натыкаюсь дома на пакет с батончиками и вспоминаю, что сто лет ее не видел и пора пригласить. А то батончики испортятся…
— Так что, Свет? — напоминаю о себе.
— Хорошо, я тебя поняла, — отвечает, жуя. — Посмотрю, что можно сделать и напишу.
Терпение
Ночью проснулся от кашля. Грудь болит. Голова трещит. И никак больше не заснуть. Поставил градусник — 38,6. Лежу и думаю: «Блин, что же делать? Как не сорвать съемку?» Съемка тяжелая. Снова огромная массовка. Снова выступать с трибуны, убеждать…
Просыпаюсь в семь утра и сразу за градусник — 38,4. Звоню второму режиссеру.
— Можно что-то придумать? — спрашиваю. — Например, снять только мои крупные планы, и отпустить меня домой. Если хотя бы день не отлежусь — точно разболеюсь.
Через пять минут перезванивает:
— Лешечка, потерпи! Ничего сделать нельзя. Володя тоже заболевает. Все заболевают! Но мы должны добить завод!
Когда приезжаю на площадку, там дежурит Скорая. Две веселые девушки в белых халатах подбегают с фотоаппаратом.
— А мы вас ждем! Можно сфотографироваться?
— Да, малышки, но сначала засуньте мне меж лопаток стетоскоп и послушайте, что в домике…
Открывают нараспашку дверь своей Газели.
— Милости просим — залезайте, раздевайтесь!
В Газели дубак, как на улице.
— Родные, у меня вообще-то температура, ваша каталажка меня убьет…
— Что же делать?
Приглашаю в актерский вагончик. В тепле прослушивают легкие, меряют температуру.
— Сейчас у вас 37.9, и хрипов нет. Типичный бронхит. Пейте больше горячего и поменьше выходите на улицу…
Легко сказать! Ну, хоть хрипов нет, и то хорошо. Сейчас здесь все боятся этих дурацких хрипов. В газетах пишут о смертельных случаях. Называют легочной чумой. Вспоминают пандемию «испанки» в начале прошлого века. Начинается с обычной простуды и температуры. В течение четырех — пяти дней вирус поражает внутренние органы, в первую очередь легкие, и тогда
уже трудно спасти. Надеюсь, журналисты преувеличивают, как всегда… Спасать всегда трудно, кстати, но было бы желание… А еще я знаю — некоторые сами не хотят чтобы их спасали. Таких, как ни бейся, не спасешь. Душа — это все-таки очень сложная мышца!С самолета привозят Пашу Глазкова. Он как обычно бодр, жизнерадостен и слушать не хочет ни о каких свиных гриппах. Называет это все «поросячьими хитростями», чтобы отлынивать от работы.
— Ну, как же так, старик? — возмущается энергично, но сочувственно. — А я-то надеялся, что в выходные мы взорвем ночную жизнь этого города.
В вагончик заглядывает симпатичная незнакомая девушка. Под модным голубым пальтишком отчетливо просматривается круглый животик. Думаю, на месяце на седьмом.
— Вот, ты где, Паша! Я тебя потеряла…
Лицо Паши напрягается, но лишь на один короткий миг. В следующее мгновение Паша расплывается в лучезарной простодушной улыбке «Самого Счастливого Человека на Земле».
— Пусечка, извини, я хотел поскорее со всеми поздороваться, поэтому побежал вперед. Заходи, познакомься, это Леша, мой любимый партнер и друг… А это Галя, моя жена, о которой я тебе столько говорил… Приехала на денек, посмотреть, как я тут обустроился, как проходят съемки, да и город посмотреть. Завтра самолетом улетит назад, в Москву… Ну, что ты молчишь, Леш?
Смотрю на него вопросительно:
— А что…?
— Ну, я думал, ты поделишься с Галей, как я тут всем про нее рассказываю…
— Да, конечно! — спохватываюсь, стараясь ничем не выдать, насколько поражен. — Он мне о Вас все уши прожужжал, Галя! Только о Вас все время и говорит! И какая вы добрая, и какая умная, и какая красивая, и какая желанная, и какая трудолюбивая! И что стоит вас только увидеть, как сразу ясно — есть в наше время девушки, ради которых имеет смысл расстаться со свободой, создать домашний очаг, завести много-много детей, спокойно смотреть в завтрашний день, где для холостяка — мрачная ледяная пропасть, а для женатого человека — рай…
— Ладно, ты переодевайся, а мы с Галей сходим за чаем, — перебивает Глазков, всем видом давая понять, что мне пора заткнулся, и быстро уводит Галю из вагончика…
Если я перегнул, то мне простительно — я же не каждый день вру женам друзей! Может, сам я не женат до сих пор только потому, что ненавижу врать девушкам! Актерская игра и ложь — это не одно и то же! Можно быть отличным актером и совсем не уметь врать. А врать женам артистов трудней стократ — эта немногочисленная «порода» зрителей только и делает, что годами тренируется уличать во лжи — у них глаз наметанный…
Паша Глазков женат! Бог ты мой, Паша женат, кто бы мог подумать…?! И как же я не догадался? Ну, тихушник, Паша, ну, артист… Одно слово — Гений!
Проиграл…
Просыпаюсь среди ночи в холодном поту. Грудь разрывает сухой, причиняющий нестерпимую боль кашель. Ставлю градусник — 39,6. Черт! Придерживаясь за стены, шаркаю на кухню, заглатываю жаропонижающее, выпиваю целый чайник воды… Снова ложусь, укутываясь в три одеяла. Долго не могу заснуть, бьет озноб…