Месть — штука тонкая

— Ну, что ж это вы так, — сказал он, — говорили, что все документы принесли, а тут только половина.

— Все остальные получите при выписке больного, — пообещал Егор.

— Гм! — хмыкнул Цыбульский и упрятал деньги в карман пиджака под халат.

Он поднял трубку местного телефона и приказал кому-то, чтобы привели к нему в кабинет гражданина Кузнецова с вещами.

— Ну, вот сейчас мы оформим выписку, и забирайте его, — сказал Цыбульский, — но я обязан вас предупредить, что больной сейчас находится в несколько эйфорийном состоянии. Он никого не узнает и ничего не помнит.

«Что ж, это даже к лучшему, что он никого не узнает», — подумал Егор, но Настю этот факт не обрадовал, и она спросила:

— И как долго продлится это его эйфорийное состояние?

— Пару недель без уколов и таблеток, и всё восстановится. Конечно, не в той мере, как было, но кушать и ходить в туалет он сможет сам.

— Что ты с ним сделал, фашист? — гневно вскрикнула Настя и вскочила с места.

— Ничего особенного, девушка, и не надо орать, а то ведь и вас можем посадить, если будете хамить, — ухмыльнулся Цыбульский.

— Ты не особенно-то тут языком болтай, — жестко сказал Егор, — смотри, как бы самого не посадили. Знаешь хоть, с кем говоришь-то?

Тон, которым все это было произнесено, напугал главврача. Он подзабыл как-то, что люди эти пришли от Рябиновского, и, не подумав, позволил себе вольность.

— Я пошутил, ха-ха, — попытался загладить неловкость Цыбульский, — с вашим папочкой всё будет в порядке. Пусть побольше пьёт сочков, кушает хорошо и спит. И всё будет хорошо.

— С чего это вы решили, что больной мой папа? — спросила Настя.

— Вы похожи, — ответил Цыбульский.

— Вам показалось, — сказала Настя.

В этот момент те самые санитары, которые вбежали по сигналу главврача, привели Боброва. Он был одет в какую-то казенную вытертую полосатую пижаму и смотрел только перед собой. Остекленевший взгляд его не выражал ничего, легкая улыбка блуждала по лицу.

— Папа! — не сдержалась Настя.

Но Бобров никак не отреагировал. Цыбульский самодовольно хохотнул. Санитары вывели бывшего губернатора на улицу и посадили в машину Егора на заднее сиденье. Бобров был покорен, как марионетка. Настя села рядом с отцом, а Егор сел за руль. Санитары отошли от автомобиля и встали в сторонке. К окошку машины со стороны Егора подскочил Цыбульский

— А вторая часть? — засуетился он. — Где еще половина?

— Какая половина? — спросил Егор. — Ты о чём?

— Как это? — возопил Цыбульский. — Где мои деньги?

— Пошёл ты! — ответил Егор и нажал на газ.

Юркая машина рванула с места, но одураченный Цыбульский легко не сдавался. Он схватился руками за дверцу. Уцепился, как клещ, и машина потащила его за собой. Санитары, видя такое дело, тоже рванули в погоню.

— Отдайте мои деньги! — завопил Цыбульский.

И тут произошло неожиданное. Пачка долларов, которые ему дал Егор, выпала из внутреннего кармана Цыбульского и разлетелась во все стороны. Егор нажал на кнопку, окно стало закрываться. Пальцы Цыбульского прищемило, и он отвалился, как пиявка. Тем временем и тихие психи, гуляющие в парке, и санитары, и остальной медперсонал рванулись ловить сыплющийся прямо на них долларовый дождь. Началась отчаянная борьба за вожделенные бумажки, которые были рассыпаны повсюду. Цыбульский нервно метался и орал: «Прекратить вакханалию!» — но никто его не слушал.

В результате борьбы санитары перешли на сторону Цыбульского, все психи были связаны и обысканы, но все равно главврач недосчитался одной тысячи трехсот долларов. И с машиной ему не повезло. Когда он все-таки ее купил и перегонял с места покупки, то не справился с управлением, упал с моста и убился насмерть.

Глава 26

В Москве Егор помог Насте снять квартиру. Через неделю она дозвонилась до матери, и вскоре Ада Арсеньевна перебралась к дочке и мужу в Москву. Как ей удалось ускользнуть от Рябиновского, она не призналась. Рассказала только, что после побега Насти со свадьбы разразился страшный скандал, который не утих до сих пор. Понемногу Бобров стал приходить в себя. Он стал узнавать Настю, жену и подолгу сидел в скверике возле дома. Со временем Анастасия подключилась к работе в фирме Егора и наконец решилась рассказать отцу о своих отношениях с сыном Никитина.

— Ты знаешь, дочь, — сказал Бобров, — я уже не пойму, что в этой жизни хорошо, а что плохо. Я разорил отца Егора, он сделал то же самое со мной. Но у него хватило мужества вернуть половину того, что он взял. Кроме того, вы помогли мне уйти из психбольницы. Пусть он приходит к нам. Хватит уже прятаться.

— А вы не подерётесь? — с опаской спросила Настя.

— Не подерёмся, — ответил Бобров.

Они действительно не подрались. Не было, конечно, теплоты в их отношениях, но и не подрались. Еще через пару недель Бобров устроился работать ночным сторожем в фирму Егора. К слову сказать, произошедшие события его сильно изменили. Он стал молчалив, замкнут и хмур. Настя, как могла, пыталась вернуть его к жизни, но Иван Петрович на все ее старания отвечал мрачным равнодушием. Он исправно ходил на службу, ночами охранял офис, а Егор и Настя волновались, потому что у Боброва прогрессировали остаточные явления от «лечения» в психдиспансере.

Иногда он переставал узнавать окружающих, нес околесицу и представлялся окружающим разными людьми — известными и не очень. Это явление обострялось особенно тогда, когда Иван Петрович сильно волновался. А волновался он, когда вспоминал все то, что с ним произошло. Анастасия пыталась сводить отца к врачу, но Бобров впал в состояние депрессии при одном только упоминании о каплях и уколах. Пришлось ограничиться лишь чаем с мятой на ночь и настойкой валерианы.

Егор, видя душевное состояние Боброва и опасаясь за сохранность имущества фирмы, которое он охранял, оснастил офис новейшим сторожевым оборудованием. Но и Боброва не уволил, чтобы не травмировать его и без того раздавленное самолюбие. Иван Петрович теперь сидел в уголке, окруженный лучами датчиков, которые охраняли больше его самого, чем имущество фирмы.

В один из дней после работы он пропал. В этот день, как обычно, Егор приехал в офис, где его встретил Бобров, который был в неплохом расположении духа. Иван Петрович попрощался со всеми служащими и отправился домой отдыхать после ночного бдения. Но до дома он не доехал ни к обеду, ни к вечеру. Настя и Егор в этот день объехали всю округу, обзвонили все больницы, морги и милицейские отделения. Никаких следов. Самое страшное заключалось в том, что у Ивана Петровича могло начаться очередное обострение и он, забыв свое имя и не ориентируясь в пространстве, мог попасть в беду. К утру следующего дня опасения переросли в сильную тревогу.

Тем временем Иван Петрович Бобров в абсолютно здравом рассудке вышел из поезда и отправился пешком по главному проспекту того города, где был когда-то губернатором. Его никто не узнавал. Во-первых, ещё в психушке он отрастил длинную бороду, во-вторых, сильно поседел, похудел и сгорбился, в-третьих, носил зелёные очки от глаукомы. Бобров шёл целенаправленно, никуда не сворачивая с проспекта. Завернул он только около небольшого заснеженного парка перед зданием НИИ, подошёл к одной из машин, усмехнулся и вошёл в здание. Бдительная вахтёрша застопорила турникет, увидев незнакомого старика.

— Вы куда? — спросила она тоном офицера гестапо.

— За пособиями, — ответил Бобров.

Иван Петрович знал и давно продумал, как проникнуть в это режимное заведение, потому что и раньше не раз приходил сюда. Правда, в другом, более значительном качестве. Тогда перед его приходом турникет и вовсе снимали, а полы мыли с порошком. Бобров знал еще, что на втором этаже по четвергам выдают пособия для работников НИИ, которые находятся на пенсии. Один раз на какой-то праздник он сам их выдавал.