Место явки - стальная комната
Шрифт:
Особенно сильное впечатление в сочинении однокашницы производил пассаж, из которого следовало, что она, кроме всего прочего, разоблачает еще и бесстыдного плагиатора. С апломбом удачливого следователя, она вдруг предлагает: «Давайте лучше откроем тридцать первый том Юбилейного девяностотомного собрания сочинений Толстого, где опубликована его незаконченная пьеса «И свет во тьме светит». На стр 138 читаем чуть ли ни слово в слово…»
Проще было бы открыть пьесу и прочитать авторский к ней комментарий, где объясняется данный драматургический прием. Но расчет здесь сколь недобрый, столь и безошибочный: никто не станет искать пьесу и не полезет в нее, поверит критику на слово. Зато как эффектно: поймала за руку!
Так получилось,
— Вы в редакции перед тем как печатать ту рецензию, хоть пьесу-то прочитали?
— Честно?.. Никто и в глаза не видел. Получили материал, написан задиристо, поставили. Главный потом разнос устроил, ему Салынский позвонил, возмущался. Ты уж извини…
Так Михаил Глузский, великий наш актер, не сыграл Льва Толстого. А я не получил своей доли авторского счастья.
Ищи женщину, скажете? Кому такая нужна…
Но даю показания дальше…
Вспоминаю, и порой не верится: неужели это происходило со мной?..
Однажды — звонок. Беру трубку. Голос незнакомый. Человек представляется: «Артист Попов Андрей Алексеевич». Сначала не врубаюсь — мало ли Поповых! В следующее мгновение спохватываюсь: Андрей Алексеевич? Великий Попов?! Похоже на розыгрыш. Все равно, что позвонил бы Качалов, а то и сам Станиславский.
— Очень хотел бы встретиться, — говорит Попов, если это он. — Я вашу пьесу прочитал. Если скажете, куда подъехать…
К назначенному вечеру Алена приготовила закуску, я сбегал за коньяком. Открываю дверь и вижу на пороге именно самого Попова, большого, величественного, всенародно узнаваемого. К груди он прижимает номер журнала «Театр» с моей пьесой. Вижу по обложке. Специально уточню: именно так и было, ничего — для красного словца. Скрестив руки на груди, он этими самыми скрещенными руками прижимал к себе журнал, обложкой наружу.
Весь вечер сидели за столом и мирно беседовали: я, Алена и одна из вершин советского театра. А поскольку за Андреем Алексеевичем всегда поневоле виделась фигура и его легендарного отца — Алексея Дмитриевича Попова, тоже лауреата всех возможных советских премий и званий, теоретика и педагога, руководителя и Вахтанговского театра, и театра Революции, и театра Советской армии, то получалось, что выпивали с эдаким Эльбрусом, что знаменит двумя вершинами.
Андрей Алексеевич по сумме заслуг и общему признанию сравнялся с отцом. Какие восторги критиков и зрителей сопровождали его Иоанна в «Смерти Иоанна Грозного» А.К. Толстого или, скажем, Лебедева из «Иванова» А.П. Чехова! Он и в кино замечательно пришелся. Незадолго до нашей встречи я видел его в «Учителе пения», например, а более поздний его слуга Захар в «Нескольких днях из жизни Обломова» Никиты Михалкова вообще все признали шедевром. Десять лет Андрей Попов возглавлял театр Советской армии и, кажется, это были самые успешные годы у театра. Потом что-то не заладилось в отношениях с армейским начальством, стал болеть, и ушел актером во МХАТ к Олегу Ефремову. В это время мне и позвонил.
Его главный тезис в тот вечер, почему, собственно, пришел, был краток: очень понравилась пьеса, очень хочу играть Толстого. Насколько это реально?
Что я мог ему сказать? Да ничего…
— Ах, Андрей Алексеевич, — только и сказал я ему, — если бы наша встреча состоялась чуть-чуть раньше — когда вы еще были главным режиссером! Взяли бы и сыграли. Теперь же надо искать согласия Олега Ефремова. А Ефремову я пьесу уже предлагал, он отказался, не читая. Сказал, что уже настрадался с этими классиками, хлебнул горя, когда ему закрыли «Медную бабушку» про Пушкина.
Расстались на том, что он попробует поговорить с Ефремовым сам. Видимо, разговор у них состоялся, потому что больше он не позвонил.
Жизнь «Ясной Поляны» хотелось продлить не только в театре, но и в кино. В возможности Александра Зархи, как было сказано, я не поверил. Телевизионный
вариант, против которого не возражал бы, не прошел по другим известным причинам Даже, как говорится, «зайти с тыла» — через театр Киноактера не получилось. Но от поиска вариантов отказываться не хотелось.И вот однажды мною было совершено действие из числа тех, что называют опрометчивыми, если не хотят, жалея, сопроводить его более терпкими определениями. Могу оправдаться только тем, что был в кино человеком еще новым и не мог предполагать, какими тут бывают проявления далеко не лучших черт человеческой натуры. Я тогда и сам оказался в дураках, и дорогим советским зрителям подсунул немалую свинью…
Но — по порядку.
Шла осень. 1974 год. Тбилиси. Тепло, солнечно, зелено. Здесь проходит выездной секретариат Союза кинематографистов. Продлить на халяву лето примчались и самые активные рядовые киношники, и столпы, мэтры, начальство. Последних, как и полагается по рангу, разместили в закрытой парковой зоне, во дворце сталинских времен — потолки высокие, кровати широкие, кусты подстрижены, дорожки вылизаны — вокруг экзотический ботанический разгул и пьянящей чистоты воздух. Питание, кстати, проверенное и бесплатное. Накрывают тихие официанты. Те, кто сюда сподобился вписаться, каждую минуту ощущает, что жизнь удалась. Волею неисповедимо вставших на небе звезд там оказался и я.
Заседаем в городе, в конференц-зале, работаем коротко и дружелюбно, а вот застолья гостеприимные хозяева делают нам долгими, в залах ресторанных, а то и под открытым небом, на природе. Тостующие пьют первыми, как и полагается, гости — вторыми, но тоже много. Вечерами наш брат-начальник сосредотачивается на государственной даче, отдыхает. Кто телевизор смотрит, кто прогуливается. Словом, атмосфера у тех дней была теплая и раскованная. И была еще одна особенность в той обстановке: близость к столпам провоцировала им доверять.
Вижу, у окна в столовом зале сидит, расслабившись после длинного дня, супружеская пара: Сергей Аполлинариевич Герасимов и Тамара Федоровна Макарова. Их представлять надо?.. Напомню только, что не было в Советской стране таких званий, регалий и лауреатств, которых бы они не были удостоены. Просто два живых музея боевой и трудовой славы.
Вот оно! — меня как пробило. Когда еще представится более подходящий момент! И я к ним подошел. Я толкнул им монолог.
— Вот что я подумал, Сергей Аполлинариевич, Тамара Федоровна! Давно хотел сказать… Послушайте… — Я преданно смотрел Герасимову в глаза, иногда прихватывая взглядом и его верную подругу жизни. Оба напряглись — не знали, чего ждать. Я сразу перешел на гиперболы, поскольку, думалось мне, именно в данном случае цель оправдывает средства. — Сергей Аполлинариевич, у вас за плечами великие фильмы и великие роли. Но жизнь продолжается, вы полны сил, в отличной форме. Люди ждут от вас следующего шага, а чем удивить теперь, чем поразить, с чем подняться выше уже взятых вершин? Что бы венчало по достоинству? Я хочу вам сделать предложение и, думаю, оно вас может заинтересовать. По своей значительности оно полностью соотносимо с вашим масштабом…
Тут я заметил, что их напряжение отступило. Они заинтересовались. Было похоже, что я попал в точку — они тоже, похоже, думали о проблеме, которую я так бесстыдно, в духе «Голого короля», обрисовал.
— Так вот, Сергей Аполлинариевич, Тамара Федоровна! Я — автор пьесы, в которой Лев Толстой впервые в русском театре вышел на сцену. Это первая дошедшая до сцены пьеса на такую тему, она одолела все инстанции, получила все необходимые одобрения, она поставлена и опубликована. Она может стать основой сценария для грандиозного фильма. Еще никто этого не делал в кино! Вы сыграете Льва, а Тамара Федоровна — Софью Андреевну. Я этим занимаюсь всю жизнь, и все про это знаю. Тут будет все, вы только представьте: и величие, и трагедия, и философская глубина, и острейший сюжет. А какая тут может быть актерская работа!