Между нами. На преодоление

Пока я не прикрываю веки с блаженством, чувствуя плещущееся в организме тепло. Холод окончательно отступает через пару минут. Облегченно выдыхаю и открываю глаза.

Кажется, теперь очередь соседа отогреваться. В отличие от меня, он глотает виски с большим удовольствием и не закусывает.

Я, пусть и медленно, но прихожу в себя и замечаю, что он в другой одежде и пахнет мужским гелем для душа.

Господи, это так логично, что ему тоже нужно было искупаться и переодеться, а я тут устроила… спектакль в одном действии под названием «Мадам Брошкина».

По телу проносится судорога, стоит только воспроизвести мысли, что одолели сознание в его отсутствие. Самые жуткие минуты… накрывшая меня злостная безысходность. Беспросветное одиночество. Кричащее, душащее отчаяние. Сокрушенность. Ненужность никому. Пустота.

Эти черные чувства атакуют меня, подчиняя малодушной истерике.

Я впервые оказываюсь в подобном котловане, из которого не вижу выхода.

Пока не появляется этот мужчина.

Мерзкая стынь, сковавшая внутренности, растворяется под его тяжелым, но внимательным взглядом, мгновенно кутающим в умиротворение. Странным образом рядом с ним — уютно и безопасно. Он спасает из раза в раз.

Я расслабляюсь, обретая признаки жизни, и наблюдаю за тем, как Мирон планомерно приканчивает треть бутылки. И при этом молча смотрит мне в глаза, выявляя малейшие перемены в моем поведении. То, как оттаяла. Как начала дышать ровнее. Как успокоилась, откинувшись на спинку кровати.

А дальше он отставляет виски на пол, и делает то, что взрывает мой привычный мир вдребезги: уверенно и безошибочно находит в недрах шкафа носки, которые тут же натягивает мне на ступни, а потом… вытаскивает фен и принимается сушить мои волосы.

Мои. Волосы. Сушит. Мужчина.

Бережно. Аккуратно. Умеючи.

Я завороженно слежу за ним, отдаюсь приятным ощущениям, что дарят его пальцы, слегка ерошащие пряди в процессе сушки. И совершенно не думаю о том, что без специального ухода для кудрей моя шевелюра превратится в тот самый бум на макаронной фабрике…

Господи.

Сосед, которого я искренне ненавидела месяцы напролет, здесь и сейчас творит нечто из ряда вон выходящее. Слишком невероятное. Волшебное. Невозможное.

Забота, скрытая нежность, защита. Когда я в последний раз испытывала это?..

И главное — он с таким восхищением смотрит на блестящие медные колечки в своих руках, что невольно задерживаю дыхание.

Сложно поверить, что ты — среднестатистическая и непримечательная — можешь нравиться такому роскошному мужчине. Если отбросить все притязания, Мирон ведь действительно роскошный мужчина: высокий, статный, атлетически сложенный и с привлекательными чертами. А его манера держаться с монументальным достоинством в любой ситуации — и вовсе редкость, которая покоряет, бьет восторгом в самое сердце.

Неудивительно, что рядом с таким мужчиной во мне внезапно просыпается острая потребность стать желанной. А не объектом жалости. Некий патетический набат: быть женщиной. И эта потребность отметает абсолютно всё. Выплеснутая в кровь сильнейшим вирусом, она захватывает меня от кончиков волос до самых пальцев ног.

Не даю Мирону завершить начатое. Резко приподнимаюсь на колени, прогибая матрас под собой, и тянусь к нему. Прижимаюсь губами к его губам.

Не поцелуем.

Беззвучной мольбой.

Фен перестает выть. Воцаряется тишина.

— Не надо, Адель, — шевелит своими губами, не отрывая их от моих губ, и мурашки врассыпную бросаются по коже. — Это не то. Ты не хочешь.

— А ты хочешь? — тихо спрашиваю, немного отстраняясь, чтобы заглянуть в мягкую глубину расплавленного металла.

Хочешь меня такую? Бедовую и потерянную? Настоящую. Без прикрас.

Хочешь, как в ту ночь? Или тогда ты был пьян и в трезвом уме такая девушка тебе неинтересна?

Хочешь ли ты меня, Мирон, как только может мужчина хотеть женщину?

Сейчас мне чертовски важно это знать… Будто я умру, если всё иначе.

Сердце сбивается с ритма, когда взгляд Мирона опускается ниже, где на груди распахнулся халат, а потом снова возвращается к моим глазам. И так несколько раз. Быстро-быстро. В смятении. В борьбе с собой.

То, как стоически он пытается якобы не пользоваться ситуацией, играет в моем решении колоссальную роль, и я выдыхаю, изумляя саму себя:

— Останься.

Так звучит финальный выстрел.

И мужчина срывается, вовлекая меня в сумасшедший поцелуй, обращающий все прежние сомнения в прах.

А я поддаюсь и запоминаю… Запоминаю эту точку невозврата воспламенившимся на языке вкусом крепкого виски, окаймленного нотками сладкого шоколада…

19. Когда всё происходит впервые

Я — не хочу. Я не умею хотеть.

Удивительный эффект — голова кристально ясная. Никаким алкогольным туманом я не оправдаю своих поступков. Делаю то, что хочу. То, в чём нуждаюсь. Я не знаю этого мужчину, но сейчас тепло его тела — моё единственное спасение. Я отогреваюсь им. Если он уйдет, я точно сойду с ума. Останусь одна и завязну в болоте, которое окружало меня долгие годы, и которое я упорно игнорировала, считая нормой.

Мирон кладет одну руку на мою шею, а вторую устраивает на пояснице. И тянет меня к себе, плотно прижимая и фиксируя в таком положении. Поцелуй непрерывный, глубокий, жадный. В нем — ненасытность, честная и голая. Такая, словно человек наконец-то дорвался до заветной цели и наслаждается своим триумфом.

Я же — прислушиваюсь к своим ощущениям.

Меня впервые целуют именно так — растворившись, забывшись.

Теряюсь под напором мужчины и в беспомощности хватаюсь за его белую футболку с обоих боков.

Он прав. Я — не хочу. Я не умею хотеть. Секс для меня всегда был лишней составляющей брака, неким дискомфортным обязательством, которого стремишься избежать, но в семейной жизни это невозможно. Суетливые движения, бесполезное трение, отвращение — после, когда всё заканчивается.

Не верю, что сейчас добровольно подписываюсь на это. Я и секс? Боже. Я и секс с незнакомцем? Боже.

Да что из этого может выйти? Ничего хорошего…

Нервно стягиваю хлопковую ткань в пальцах, задыхаясь в панике.