Между нами. На преодоление

К сожалению, эти несчастные двадцать минут в пути не способствуют существенному улучшению моих мыслительных способностей. Едем молча и в напряжении, и я даже не решаюсь взглянуть на Мира. Волнение топит меня с головой, заставляя цепляться за черноту за окном машины.

Не смею уточнять, куда направляемся.

Когда останавливаемся перед высокими коваными воротами, из меня вырывается спазматический полувздох: всё, деваться некуда. Они автоматически разъезжаются. Тихое шуршание щебня под колесами вынуждает обратить внимание на территорию, на которой мы оказались. И я понимаю, что это строящийся дом, причем, до завершения процесса ещё далеко. Двор завален стройматериалами, мелкой техникой и соответствующими инструментами. А у постройки только-только возведены стены второго этажа.

Не дожидаясь Мира, сама выхожу, испытывая острую потребность глотнуть кислорода. Каблуки тут же вязнут в мелких камнях, тормозя движение. Холодный воздух атакует тело, выбивая легкую дрожь. Всё же следовало переодеться в теплое, опрометчиво было оставаться в вечернем образе.

Ольховский равняется со мной, крепко хватает за локоть и помогает добраться до дома. Отпирает дверь, после чего срабатывают сенсорные датчики, и помещение озаряется светом.

— Проходи, я сейчас, — он сворачивает в коридор, а я делаю шаги вперед.

Оглядываюсь. Это большая гостиная. Ещё полупустая, отчего в ней эхом отдается стук шагов. Из мебели здесь имеется только массивный стол и добротный диван, стоящий в паре метров от искусственного камина.

Судя по тому, что мне становится жарко, дом точно хорошо отапливается. Я снимаю манто, кладу его на спинку и присаживаюсь на мягкую обивку.

— Не пора ли нарисовать все шапочки над «и», Медная? — интересуется полушутливо Мирон, вернувшийся с двумя бокалами вина, один из которых протягивает мне. — Давай прояснять ситуацию. Толкай вопросы. Здесь нам точно не помешают.

Несмотря на тон, внешне мужчина очень даже серьезен. Он садится рядом на расстоянии вытянутой руки, и я очень благодарна за то, что физически меня не подавляет. Будь Мирон ближе, вряд ли бы я чувствовала себя комфортно.

Удерживая бокал в ладони, второй он резко распускает бабочку, отбрасывает её в сторону и расстегивает верхние пуговицы. От пиджака Мир избавился, видимо, где-то в кухне.

Эти манипуляции оказываются настолько неожиданно залипательными и... ажитирующими мои натянутые нервы, когда вижу оголившуюся грудную клетку мужчины, что выпаливаю без раздумий:

— Почему не говорил мне, кто ты на самом деле?

И жадно припадаю к алкоголю, практически прихлебывая, чтобы спрятать свою неловкость и стеснение.

— «На самом деле»? — повторяет, криво ухмыляясь. — И кто же я на самом деле?

— Ты понял, о чем я.

— Не очень. Во-первых, я никем другим не притворялся. Никогда. Во-вторых, разве у нас с тобой был хотя бы один полноценный разговор, чтобы что-нибудь друг о друге выяснить? И, в-третьих, что именно меняется от новости, что я владелец «Ольховского»?

Он чертовски прав по всем пунктам. Меня опаливает острым стыдом наряду с трепетом оттого, как проникновенно Мирон заглядывает в глаза в ожидании ответа. Но вместе с тем... в желудке успевает сформироваться отвратительный едкий ком, словно сочащийся кислотой недоверия, что подпитано словами Габила. И этот ком сейчас, когда я смотрю в стальную гладь взгляда напротив, прорезает живот болезненными спазмами.

Парадокс: будучи уверенной, что между нами ничего нет, я была спокойна и действительно ни на что не рассчитывала, а теперь, огорошенная тем, что у нас отношения, вдруг — боюсь всего.

Ощущение, что в кровь впрыснули что-то запрещенное, вызывающее тремор, когда медленно задаю вопрос:

— Что может вынудить обеспеченного человека жить в обычной квартире обычного района, ездить на обычной машине, вести обычную жизнь? Сегодняшний твой образ не вяжется с тем, что было раньше. Зачем это всё?

— Даже страшно спрашивать, как в твоем представлении должны жить обеспеченные люди. — Смеется эта сволочь. — Идём по порядку. Квартира — перевалочный пункт, брал её из-за расположения: как видишь, строю дом, за стройкой время от времени надо следить, а добираться оттуда всего около получаса. Почти черта города, лес, относительная тишина. Машина обычная? Я дико извиняюсь, она стоит раза в два дороже твоей однокомнатной студии. А если ты сравниваешь её с сегодняшним «Корветом», то, да, «Спортэйдж» попроще будет, однако удобнее и практичнее в повседневной жизни. Обычной, — протягивает с издевательской ноткой, — жизни, Адель. Тут уж повинен, не отрицаю — живу обычную жизнь. Давай следующий вопрос.

Мир так четко отбивает предыдущий, что на секунду теряюсь, но какой-то черный азарт берет верх над остальными эмоциями:

— Куда ты постоянно исчезаешь днями или неделями? — меняю положение, слегка облокачиваясь плечом о спинку дивана, и на этот раз делаю неспешный глоток.

— Ты удивишься, но обеспеченные люди вынуждены что-то предпринимать, чтобы оставаться обеспеченными, — ловит мой хмурый укоризненный взгляд, усмехаясь однобоко. — Работаю, Аделина, работаю. Помимо того, что активно участвую в жизни собственной фермы, последние полгода мудохался с коллаборацией «Фламинго». Как ты сегодня могла видеть, я стал партнером ресторана, к этому мы шли долго и нудно, разрабатывая концепцию, меню с использованием продуктов «Ольховского». Приходилось торчать в Москве периодами. Представь себе, даже фидлот организовал для них отдельный, чтобы оттуда в любой момент можно было подключиться прямой трансляцией и наблюдать, чем питается будущее мраморное мясо. Фишка с экопродуктами теперь ещё и подтверждается записями, клиенты очень любят такую показуху. Честность, прозрачность. Поехали дальше?

Я удивлена, что про свои семьи он ничего не упоминает.

— У тебя есть дочь?

— У меня две бывшие жены и двое действующих сыновей, — прыскаю с данного им определения. — Откуда мысли про дочь?

— Ты так ловко возился с моими волосами...

— Старший сын лет до шести носился с длинной шевелюрой, вечно умудрялся чем-нибудь заляпать волосы, я часто купал, сушил его. Пока он однажды не явился с жвачкой на башке. С тех пор стрижется исключительно по-пацански, а у меня всего лишь сохранился навык. Дочери у меня точно нет.

Его тон сам по себе — завуалированное неозвученное «к сожалению». Нежное и почти мечтательное. Отчего делаю вывод, что был бы рад маленькому чуду с длинными кудряшками. Это просто считывается на ментальном уровне.

С ума сойти! Такой здоровый брутальный мужик — и такое трогательно замалчиваемое потаенное желание...

— Дальше? — предлагает деловито Ольховский, допивая вино и откладывая бокал на пол.

Разглядываю его профиль, пока выуживает откуда-то сбоку пульт и включает камин. Бросаю короткий взгляд на языки заигравшего пламени. Огонь очень реалистичный.

Мы будто в стандартной сцене кино или книг: двое, вино, камин. Не хватает только медвежьей шкуры на полу и запаха сгораемых поленьев. Ну и, соответственно, секса в такой располагающей обстановке.

— Опасаюсь живого огня в помещениях, — произносит неожиданно тихо и бесцветно, внимательно вглядываясь в безопасное яркое огниво. — Мне было лет восемь, когда у нас сгорел дом из-за неисправной печи. Сгорел вместе с моим любимым котом. Для мальца такого возраста это слишком неизгладимое впечатление. Я поэтому даже не курю внутри, всегда выхожу на улицу. Страх так до конца и не отпустил. Хотя прошло больше тридцати пяти лет. Пережито многое... А психика всё равно хранит эти детские воспоминания свежими.