Между нами. На преодоление

Сладкая боль растяжения и такая нужная правильная наполненность.

Мир двигается во мне уверенно и размашисто. Сильными глубокими толчками. Давая возможность привыкнуть, подстроиться. Затем облекает со спины и вдруг рывком приподнимает туловище, отрывая меня от кровати и вынуждая упираться в матрас лишь коленями, как он. И тут же собственнически прижимает к своей груди. Пригвождает так неистово и жадно, словно силясь вплести в себя. А я, ошалевшая от яростного натиска, в поисках опоры вытягиваюсь, утыкаясь макушкой в его скулу, и закидываю руки назад, смыкая их на его шее.

Ночнушка стараниями Мирона собирается на талии, обнажая мою грудь, и следом я вздрагиваю от пронзительного удовольствия, когда его пальцы касаются чувствительных сосков.

Господи, как же хорошо... как приятно ощущать сильные мужские ладони на своей коже. То сминающими изнывающие полушария, то скользящими по изгибу бедер, то сдавливающими талию во время эмоциональных пиков.

Сегодня Ольховский другой. Несдержанный, неистовый, настойчивый. Сегодня он будто окончательно постигает истину, что я больше не боюсь никаких его проявлений, как пугливая лань. Сегодня Мир не гасит бушующее в крови нетерпение — берет меня жестко, словно испрашивая должок. А я ему и должна. Действительно должна. За столько месяцев терпения и нежности.

Я быстро привыкаю и с удивлением где-то на задворках сознания отмечаю, что поза «сзади» в таком бешеном формате отныне не кажется мне угрозой, как когда-то с бывшим мужем, которому я сопротивлялась, не допуская никаких излишек в сексе.

Отгоняю непрошенную мысль.

Этому мужчине я позволяю многое… Слишком многое. С ним я пробую всё впервые и главное — чувствую себя в безопасности, доверяю.

Почему?..

С губ срывается низкий непроизвольный стон, отдающий рокотом, когда мы соприкасаемся кожа к коже после того, как Мирон выуживает копну моих волос, что до сих пор спадала по спине и служила неким барьером между телами. Он натягивает пряди жгутом и спешно наматывает на свое запястье, заставляя меня запрокинуть голову под нужным для него углом.

Не целует. Просто смотрит. Испепеляет.

Мои лопатки вжимаются в его грудные мышцы, мои руки все ещё запрокинуты назад и цепляются за его шею, а теперь мои глаза сквозь плотный полог удовольствия вглядываются в его бесновато поблескивающие глаза.

Мы намертво связаны тактильно и визуально.

Боже мой... это край... это слишком, слишком, слишком!

Сразу становится невыносимо горячо.

Но следом сильнее всего… припекает за грудиной. От поразительно хрупкого поцелуя в шею. Короткого, невесомого, просто призрачного. На контрасте с непрекращающимися мощными движениями мужских бедер, от соприкосновения с которыми ноют ягодицы.

Вторая ладонь Ольховского продолжает обжигающей змейкой блуждать по моему телу и исчезает в треугольнике между ног. Пальцы задевают горошинку клитора, пуская тысячи разрядов, и я затаиваю дыхание, сводя брови и слегка приоткрывая рот.

Мирон всё кружит вокруг. Играется, дразнит, подначивает.

Для меня и без того все ощущения обострены, а дополнительная стимуляция и вовсе делает их мучительно яркими. Пугающими. И я беспомощно задыхаюсь, словно разом распадаясь на десятки чувствований. Его член скользит во мне резче, быстрее. Пальцы на клиторе ускоряются, двигаясь по безупречной траектории. Жаркое дыхание прямо в раскрытые губы бьет по воспалённым нервным окончаниям. Меня умело поджигают, найдя какой-то потаенный фитиль.

И мне страшно. Страшно и непреодолимо сладко от всего, что Мир со мной делает.

Я боюсь этой неистовой волны, которая возрастает внизу живота, пульсирует болезненно и нетерпеливо. Надвигается неумолимо, заставляя сжиматься в предвкушении, и грозится вылиться в нечто сметающее напрочь.

Так и происходит.

Ещё несколько минут метаний — и меня сшибает. Я будто заканчиваюсь, исчезаю из действительности с громким вздохом. А потом где-то за ее пределами раскалываюсь вдребезги, прошитая дичайшим наслаждением, мощь которого выливается в судороги. Мое тело неконтролируемо трясет. Впадаю в вакуум чистейшего кайфа, уношусь ослепляющей и оглушающей вспышкой. Я — бескостная и бесформенная эфемерная субстанция. Я — источник несравненной божественной эйфории.

Никогда в жизни мне ещё не было так… испепеляюще и безгранично хорошо… Когда кроме бьющего внутри тотального блаженства ничего не существует...

Возвращаться на грешную землю не хочется ни капли.

Но спустя очень долгое время этот момент настает.

Обесточенная и словно размазанная по постели убийственно прекрасным оргазмом, я постепенно выравниваю дыхание и начинаю вспоминать, кто я, что я, с кем и где. Распахиваю глаза и впиваюсь ими в лежащего рядом мужчину, чьи веки всё ещё прикрыты, а мощная грудная клетка беспокойно двигается вверх-вниз.

Он лежит на спине, а я — так и упала, видимо, лицом вниз и улеглась на животе. Только голову чуть повернула в сторону, чтобы было чем дышать.

Даже не знаю, когда и как оба рухнули на кровать...

Мир раскрывает веки.

Наши взгляды перекрещиваются. И я замираю.

Лютые эмоции сдавливают горло.

Ему не впервой дарить женщине подобное удовольствие. Для него секс — легко и просто.

А я... теперь уже четко осознаю и принимаю: это удовольствие мне доступно благодаря клокочущему на разрыв сердца чувству. Исключительно в комплекте с ним.

Я люблю Ольховского.

Я его очень...

Мирон лениво подхватывает мою ладонь и подносит к губам. Поцелуями пересчитывает пальцы. Смотрит внимательно. Между нами сквозят неозвученные вопросы и признания.

Перемещает мою облюбованную руку себе на грудь. И я начинаю водить по ней этими самыми обцелованными пальцами, вороша мелкие завитки коротких густых волосков.

Молчание говорящее. В нем сосредотачивается всё то, что могут друг другу без слов поведать двое взрослых людей.

Опускаю веки первая. Мир не ощущает, но мое молчание ещё и пахнет. Неизбежным скорым расставанием.

39. Настроения весны

И такое бывает — родные люди становятся чужими в моменте.

В воскресенье вечером Мирон уезжает, чтобы с утра быть в банке.

Отрабатываю смену в понедельник в тотальной прострации под шумок не перестающего тикать внутреннего таймера.

Я ставлю себе некий предел. В начале апреля у Ольховского день рождения, осталось около пары недель. Думаю, правильнее будет сказать ему после этого события.

А, может, я отсрочиваю расставание, потому что внутри всё противится этому решению?.. И где-то глубоко бьется малюсенькая надежда на то, что никакого выбора делать не придется?

Глупость. Это жизнь, а не кино, где обязательно в роковой момент происходит чудо, спасающее ситуацию. Меня-то точно ничего не спасет, мама никогда не изменит своего мнения, а я не посмею в приоритетах поставить кого-то выше неё.

Во вторник после пробежки собираюсь за подарком для Мира. Мне кажется уместным подарить ему что-нибудь из типично мужского. Еду в оружейный магазин на окраине, чтобы выбрать кинжал или нечто подобное.