Между нами. На преодоление

Ольховский был прав. Мне необходимо разобраться в себе. Противоречия давят переизбытком.

Я искренне верю, что поступила правильно, и при этом безумно жалею.

До дикого крика, застрявшего в горле, ночами стискиваю подушку и мечтаю вернуть всё назад. Мечтаю согласиться со всем, что предлагал когда-то Мир, пытаясь расшевелить меня, а я бескомпромиссно отказывалась. Теперь же хочу всего этого с ним. Хочу сопровождать его на светских раутах. Хочу пробовать его блюда во время ужинов в ресторанах. Хочу со смехом красть его мороженое, потому что оно вкуснее. Хочу целовать его в рандомный момент — не таясь и не вздрагивая от мысли, что кто-то из знакомых нас увидит. Хочу тех самых полноценных отношений — открытых, взрослых. Любить его. Я так хочу любить его. Идти по улицам с ним под руку и улыбаться от счастья…

А утром, прикладывая патчи на опухшие от слез веки, отмахиваюсь от ночных излияний и напоминаю себе, что так надо. Сама испортила, сама упустила, сама и справлюсь с накатившей тоской.

Мне некого обвинять, дело вовсе не в ультиматуме мамы. Я честна с собой и признаю?, что при желании могла настоять на своём.

Но эти вековые страхи, таящиеся в глубине…

Я просто не верила в наше с ним будущее. Потому что мы катастрофически разные.

Нас определяет кровь. Национальная принадлежность, идентичность. Сакральный замысел рождения на той или иной территории. А начальная константа личного бытия — это отчий дом.

Мне говорили, девочка должна быть скромной и непритязательной. Уверяли, что чистота и послушание — главные её украшения. Меня убедили, что, живя вне родины, надо стараться чтить постулаты прилежнее.

Я так и жила.

Парадокс — и везде оказывалась чужой.

Здесь, среди иной культуры, я — понаехавший чудик. Там, в родных пенатах, я — уже не совсем «своя», покрывшаяся «заграничным» налетом.

Росток, перевезенный в инородную почву, пытается дать корни. Другая среда, другие условия, но от него ждут, чтобы он расцветал, как исконно было задумано. И он отчаянно старается. Тянет листья к солнцу под углом, который указывают, подставляет стебли дождю, когда требуется.

Меня ваяли, лепили и вили.

Я слепо следовала негласным правилам.

Я никогда не жаловалась. Не оглядывалась. И не допускала, что могу жить иначе.

А когда тесно столкнулась с Миром, — ярким, энергичным, свободным, — вся закостенелая система дала сбой. Я погрязла в кризисе смыслов и неожиданно обнаружила, что и не знаю, кто я. Потому что мне до звездочек под веками нравилось, какая я с ним.

Скромный — не всегда хорошо. Скромный — от «кромсать», это нечто скудное, маленькое. Послушание — не всегда во благо. Постулаты — не везде применимы.

Оказывается, небо не рушится на твою голову, если ты делаешь то, что тебе хочется. А осуждение и непринятие окружением твоего поведения в какой-то момент перестают быть мерилом.

Этому я только-только учусь.

Если бы у меня в двадцать было столько осмысленности и толика смелости, я бы не вышла замуж, безоговорочно доверяя выбору родителей, как у нас принято. Точнее, было принято ещё лет десять-пятнадцать назад, а сейчас молодежь не поддается неудобным манипуляциям, мол, папа с мамой лучше знают, что тебе надо.

С этого всё началось.

Надо. Пройти экватор и после третьего курса выйти замуж за сына папиного хорошего приятеля, который, к сожалению, скончался за год до этого. Надо притормозить с мечтами стать классным специалистом в сфере туризма и заниматься семейным бытом. Надо привыкнуть к мужу, который никак не старается облегчить положение молодой жены. Надо смиряться с характером свекрови, пьющей твою кровь.

Свекрови, однажды заявившей мне за распитием кофе, что, если я забеременею девочкой, то буду делать аборт. И так до тех пор, пока не получится мальчик. До жути легко и просто, словно сказать, возьми зонтик, на улице дождь. Быть может, поэтому у Арсена сейчас двое сыновей? Хотя… глупость, вряд ли он женился во второй раз на такой же мямле, как я.

Мне не верили, что милейшая с виду женщина, считающаяся в своем кругу интеллигентной и добропорядочной, может быть домашним садистом. Я изо дня в день подвергалась психологическому насилию через быт и высмеивание своих качеств. Она проводила ревизию всех моих трат, и это с учетом того, что огромную долю карманных денег я продолжала получать от отца. Она практически не разрешала мне прикасаться к вещам сына, сама стирала и гладила их, а также готовила ему. Она контролировала всё, что было связано с Арсеном. Я в этой семье выполняла роль поломойки и удобной секс-куклы, которую пользуют и отбрасывают в сторону. И если бы не моя учеба, я бы точно сошла с ума, сидя с ними в четырех стенах.

Сначала я пыталась проникнуться к Арсену симпатией, закрывать глаза на его неряшливость, чересчур сильную привязанность к матери, а также полное отсутствие внимания к моей персоне, но вскоре тотальное разочарование разбило в пух и прах рвение стать хорошей женой. Это априори было невозможно там, где мать даже косточки из арбуза вынимает перед тем, как подать его сыну. Открытая неуместная ревность свекрови убила во мне всю женственность, какая только может быть в молодой девочке. Я потихоньку превратилась в забитую неумеху, уверенную, что со мной что-то не так. И тлела в депрессии.

А через год после нашей свадьбы папа неожиданно скончался. Вплоть до сорока дней я жила в родительском доме, чтобы поддерживать убитую горем маму, хотя сама была не в лучшем состоянии. И последней каплей в моей выдержке стало заявление свекрови о том, что придется переходить на заочку и искать работу, потому что её сын не обязан платить за мою учебу. Я помню этот вечер так четко, словно всё произошло вчера.

Мы стояли в коридоре, я собрала вещи, чтобы вернуться в дом мужа, днем мы почтили память папы, сорок дней прошли, официальных причин оставаться у меня больше не было. Свекровь спокойно рассуждала вслух, планировала дальнейшую жизнь и, как всегда, не интересовалась моем мнением.

— Я не пойду, — вырвалось из меня глухо и немного испуганно. — Я с Вами никуда не пойду, не вернусь в Ваш дом.

Даже взгляд её издевательский помню, дескать, куда ты денешься.

Но впервые я сумела настоять на своём. Не пошла с ней.

Мое решение явилось шоком для всех.

На следующий день за мной приехал Арсен. Я смотрела на него и чувствовала, как сердце наполняется чернотой обиды. На фоне пережитой потери и отсутствия поддержки с его стороны во мне родилась непроглядная ненависть. Я ненавидела мужа за то, что он не такой, каким должен быть в моем представлении. Не принц из грез каждой девчонки. Не возлюбленный, не защитник, не герой. Посредственный маменькин сынок, для которого я лишь была удобным вариантом под боком: проработал за компом весь день, потом поимел меня, снимая напряжение, и на боковую.

Я просто дрожащими от эмоций руками захлопнула дверь перед его носом и велела готовиться к разводу. Обескураженность и непонимание в телячьем взгляде Арсена меня ничуть не трогали.

От мамы я выслушала достаточно. И что позорю, и что обезумела, и что локти кусать буду. Обрастала броней, молча выслушивала обвинения в непутевости. Но позже эти разговоры утонули в рутине. Папино предприятие имело долги, которые мы выплатили, распродав всё, что могли. А какую-то часть растащили шакалы-партнеры, о чем стало известно не сразу.