Мгновенье на ветру

— Как тебе не стыдно, Адам, это несправедливо! — Она порывисто протягивает руку к его руке. — Смотри, разве я светлее тебя?

— По-твоему, все сводится к цвету кожи?

Она медленно встает.

— Ты… ты начал сомневаться? Ты думаешь, мы зря возвращаемся?

— А у тебя разве не бывает сомнений?

— Но мы же решили…

— Конечно. — Он кладет руки ей на плечи и легонько сжимает. — Знаешь, я часто просыпаюсь по ночам и начинаю думать о Капстаде и больше уже не могу заснуть.

— Потому что боишься?

— Потому что не знаю, что нас ждет.

— Ты оставишь меня? — спрашивает она спокойно.

— Да разве я могу тебя оставить? Разве может человек оставить самого себя? Нет уж, мы вместе добьемся избавления. Или вместе отправимся в ад. Но все свершится само собой: теперь мы в своей судьбе не властны.

— Я хочу всегда быть с тобой, — говорит она.

— Правда?

Она стискивает ему руки, трясет его, стараясь убедить насильно.

— Почему ты мне не веришь?

— Я тебе верю. Но мы еще не в Капстаде. Мы здесь, в горах.

Она смотрит вверх, на скалы. Над головой кружит орел. Потом исчезает, не оставив на небе следа, точно его никогда там не было. Она приникает к Адаму в слепом, исступленном порыве и прижимается своей маленькой грудью к его груди, его ладони нежно скользят по ее бедрам к спине, туда, где начинаются выпуклости ягодиц. Ее губы приоткрываются, она издает слабый стон.

— Адам… — шепчет она.

— Зачем ты называешь меня Адамом?

— Это твое имя.

— Мое имя — Аоб.

— Для меня ты Адам. Под этим именем я тебя узнала. Если я стану называть тебя Аоб, это будешь уже не ты, а кто-то другой — чужой, незнакомый.

— Но ведь это мое настоящее имя.

— Когда ты со мной, во мне, в какой-то миг я вдруг могу сказать тебе «Аоб». Но обычно ты для меня Адам.

— Адамом меня нарек Капстад.

Лицо ее вспыхивает, глаза ярко загораются, и, улыбаясь робкой улыбкой, она подносит влажный палец к его лбу, чуть выше переносицы.

— Ныне я крещу тебя во второй раз, — говорит она, — и даю тебе имя Адам. Теперь этим именем нарекла тебя я.

Ущелье все глубже вгрызается в черную гору, обнажая ее недра в рельефных узорах папоротников и скал, и наконец упирается в стену, с которой низвергается водопад — прозрачная, как кисея, белая струя летит вниз, разбиваясь по пути о скалы и взметая в воздух тончайшую водяную пыль.

Выбраться из этого тупика можно, лишь поднявшись вверх по скользким скалам, которые смыкаются за водопадом.

…Чего я хочу? Хочу чего-то прочного в этом неверном мире, незыблемого в зыбком мире перемен, разве это так много? Я свято верю твоей лжи. Мы наги, смерть подстерегает нас на каждом шагу, с любого камня мы можем соскользнуть и разбиться. Ложь легка и безопасна: притвориться, что любишь, утешить ненадолго и жить себе дальше без горя и страданий. Заключить сделку: я обязуюсь сделать для тебя то-то, ты для меня — то-то… Капстад в обмен на свободу… однако при этом… и вот Адам Мантоор, столяр-краснодеревец, освобожденный раб, предлагает в Капстаде свои услуги, качество гарантируется… правители — временщики судьбы, они приходят и уходят, но я пребуду — я, ремесленник из Капстада, свободный, всеми уважаемый гражданин колонии, вот моя вольная с печатью губернатора: «Я, Гендрик Свелленгребель, объявляю… в год… от рождества Христова…» И этой иллюзии довольно, чтобы ты вернулся в Капстад? Полно, да можно ли обманываться такой ложью! Я люблю тебя, возьми мою жизнь, я как святыню оберегаю твою… вот моя рука, возьми ее и прыгнем в бездну — будь что будет… Мы разобьемся, но погибнем вместе.

Дюйм за дюймом вверх по гладкой мокрой стене. Спешить нельзя. Лицом к лицу со скалой они замечают в ней трещины, выступы и углубления, которых не разглядишь издали. Вот щель, куда можно просунуть пальцы… крошечный бугорок, на нем можно утвердить ногу. А теперь подтянем ремнями узлы. Только держись как можно крепче… Водопад обдает их брызгами, они вздрагивают от неожиданного холода. Там, наверху, кружит орел — увидел нас и хочет кинуться? Обычно люди представляют смерть чем-то далеким, отвлеченным. А здесь она рядом, простая и неопровержимо реальная: вот этот скользкий камень, корень, ломающийся в руке, орел, который ждет наверху, водяная пыль в глаза — все это смерть. Ее близость даже вселяет спокойствие: она так несомненна и безусловна, так надежна, так непоколебимо верна.

Они ползут наискосок по гладкой поверхности скалы, пробираясь от трещины к трещине, от уступа к уступу. Крепче держись. Если ты сорвешься, я упаду вместе с тобой. Даже здесь, на высоте, есть жизнь: мелькают крошечные ящерки, птица высиживает в гнезде крапчатые яйца, она не обращает на нас никакого внимания…

— Сумеешь сюда встать?

— Да. Только дай мне руку.

— Держись. Опля!

— Спасибо.

Слова сыплются в пропасть, точно камешки.

Она долго лежит на гребне скалы, вся дрожа и ликуя. Потом лезет за ним дальше по узкой и чуть более пологой стене расщелины к вершине. Вот уже осталось совсем немного, и вдруг за скалами раздается шум. И они в ужасе застывают. Лишь когда наверху послышалось тявканье и понеслось по ущелью, эхом отскакивая от скал, Адам вздыхает с облегчением:

— Обезьяны.

На тревожный клич вожака животные сбегаются со всех сторон, садятся на гребень скалы и наблюдают за поднимающимися путниками. Но вот они наконец успокоились и снова разбредаются в поисках пищи, выворачивают из земли небольшие камни, под которыми лежат личинки и прячутся скорпионы, рвут с кустов стручки семян и ягоды, собирают гусениц, вылавливают у своих детенышей и друг у друга вшей и блох.

В первый раз за все время, что они идут через горы, у них становится легко на душе, тяжести и угнетенности как не бывало, они чуть ли не радуются обществу обезьян.

— Главное — подняться наверх, ведь спускаться не в пример легче, — говорит Элизабет.

Но они не успевают добраться до вершины, ночь застигает их в пути, приходится искать приюта среди нависших скал, под примостившимися наверху обезьянами.

Едва они принялись за свой ужин — остатки меда, заяц, которого он подстрелил из лука, две маленькие рыбки из реки, что течет внизу, — как над ними разражается адский концерт: душераздирающий крик, вопли ужаса, отчаянное тявканье, летят камни, ударяясь о скалы, брызжут искры, грохочет эхо ударов. Они в страхе вскакивают. Мимо них, не разбирая дороги, несутся врассыпную обезьяны, матери изо всех сил прижимают к себе замаранных детенышей.

Они не сразу соображают, что же произошло. Один из молодых самцов бежит прямо на них и, чуть не налетев, останавливается, рычит, оскалив свои огромные клыки, потом поворачивается, чтобы бежать прочь, и в этот самый миг из-за выступа мелькает пятнистая тень и кидается на обезьяну. Они так близко, что видят смертный страх в глазах самца, когда он издает бессильный жалкий крик, но леопард уже подмял его и покатился по земле в облаке пыли. Громко хрустнули кости, будто кто-то сломал сук. Рот самца раскрыт, из перекушенной вены на шее хлещет кровь. Миг — и леопард снова скачет вверх по склону, волоча за собой труп, а обезьяны с воплями и верещаньем швыряют в убийцу град камней.