Мифическая Средневековия
Шрифт:
— Понятно, — Катарина нервно хихикнула.
Только он успел приоткрыть дверцу, как в комнату вбежала девчушка лет так, ну, в общем, неопределённого возраста, да и как его определить-то возраст этот при таких-то размерах.
Виктор мгновенно юркнул за спину Катарины.
— А, птичка, ты сама открыла клетку, ой и у тебя детёныш, — девочка опасливо обернулась, потом обхватила могучей рукой хрупкое тельце вырывающейся Катарины. — Брат с папай идут. Они хотят скормить вас Гигамоту. Быстрее улетай и уноси детёныша, правда он у тебя какой-то странный, да и ты пташка необычная.
Девочка ещё несколько секунд разглядывала невиданных доселе пичужек,
— Где она Виканта? Ты опять это сделала? Ты выпустила её, ты открыла клетку и окно. — Прогремел грозный голос почти сразу, как только они отлетели на безопасное расстояние.
— Это не я, папа, честное слово.
Катарина вздохнула с облегчением, Слава Богу, что на месте преступления их застали не эти два гиганта переростка.
— Я убью её, папа. — Послышался шипящий злобой крик.
— Не трогай сестру. — Оборвал его раздражённый окрик.
— Это не я, папа, на этот раз она сама открыла клетку. — Продолжала оправдываться девчушка, разводя руками.
— Она выпускает, а нам ловить. Она всегда их выпускает. Для чего я вставал так рано, а Гигамот всё равно остался голодный.
— Надо было заводить более безобидную зверюшку, хотя бы туже самую птичку, — ехидно заявила его сестра. — Пааапа.
— Я же сказал, не трогай сестру, отпусти её сейчас же.
— Но папа она первая начала.
— Не правда, это всё он…
— Я же сказал, угомонитесь оба, иначе….
Но что было бы иначе Катарина и Виктор так и не узнали. Голоса медленно затихали, пока совсем не исчезли, видимо их обладатели не только покинули комнату, но и удалились далеко за её пределы.
— Что это ещё за Гигамот, Виктор? — Подозрительно спросила Катарина.
— А шут его знает. Наверное, гигантская змея, или ещё какой монстрик, великаны имеют пристрастие ко всякого рода неведомым зверюшкам, вечно друг друга хотят перещеголять необычным питомцем. А Гигамот верно имя кого-то из их домашних любимцев.
Злополучная парочка спряталась под гигантским подоконником, не рискуя сразу улететь, боясь быть пойманными, ведь могли же и заметить, через окно в лучах предрассветной зари. Так сидели они, дожидаясь ухода гигантов мира сего, притаились как пауки-переростки и чуть к таковому в паутину, как раз время завтрака, не угодили, едва ноги, то есть крылья, унесли.
— И чем только их тут таким кормят, — со злостью произнесла Катарина, отряхивая пыль с рубашки, видно теранулась о фронтон, взлетая. — Не пауки, a прям боровы какие-то, самих как любимцев содержать можно. Надо возвести хвалу солнцу и свету за то, что отблеск зари осветил это восьминогое чудовище, а то еще бы чуть-чуть, да цап-царап и висели бы мы сейчас как куколки в белых пеленах, да только без белых тапочек, отравленные и разъедаемые его пищеварительным соком и переворачиваемые двумя ногощупальцами. Никто бы нас не вспомнил, и не кому было бы над нами панихиду отслужить, не в первом, не во втором смысле.
— Хватит недовольства выражать, ты лучше на небо посмотри.
— А что там? — Катарина подняла глаза вверх и безразлично пожала плечами. — Небо как небо. Разве что светает, ну и что?
— Светает? — Через минуту она уже была на ногах и в ужасе заламывала себе руки. — Мы погибли Виктор.
— Только не паникуй, дитя моё, все в силах Господа нашего, а если бы он хотел чтобы мы перешли в мир иной, покинув грешную землю, то не осветил бы своей лампадой господней поджидающего
нас монстра и не даровал бы нам пути ко спасению.— Но что нам делать?
— А ты посмотри себе под ноги, дочка. Что ты видишь?
Катарина посмотрела вниз и слегка ударяла носком ботинка серую волну под ногами.
— Хоть и верую я в Господа Бога нашего всей душой, но хоть убей, не вижу под собой ничего божественного. Шифер обычный и ни черта больше.
— Не упоминай Господа всye, не то будешь гореть в гиене огненной, хотя думаю, мы и без того с тобой там побываем, доля такая. А стоишь ты на крыше, под которой неизменно есть тёмный чердак, где самое место тебе, мне и нам подобным. Полетели. День переждём, отдохнём, выспимся, как следует и…
— А на тёмном чердаке, где нам самое место, неизменно присутствуют и пауки, а об этом вы не подумали? — Катарина впёрла руки в бока.
— Хватит жаловаться, если не хочешь поджариться. Мы, между прочим, тоже кровососы, так что сама должна понимать, что кушать хочется всем. Уж тебе то с твоей жалостью ко всему живому следовало бы это знать.
Катарина недовольно крякнула, но так и не нашлась что ответить.
А Виктор между тем продолжал.
— Вот теснина, пролезай, а с закатом Медена нагоним. Зная старого прохвоста, как свои пять пальцев, гарантирую, что он будет плестись теперь как черепаха, время тянуть, да нас поджидать, чёрт бы его побрал.
— За зов нечистого будете гореть в аду. — Голос Катарины звучал еле слышно и глухо, так как она уже находилась за толстенными досками перекрытия.
Кряхтя и ругаясь, Виктор попытался, было пролезть в щель в человеческом обличии, а затем, схватившись за голову одной рукой и взмахнув другой, будто вспомнив что-то важное, забытое и, превратившись в мышь, спокойно влетел в огромный теперь для него проём.
Старик придержал лошадей, стремящихся догнать вперёд ушедшую гнедую кобылу.
Катарина пропала уже двадцать часов назад, принеся себя в жертву их благому делу, но Меден не оставлял надежды, чувствуя, а может быть просто очень желая чтобы эта белокурая девушка была жива и здорова. Хватит с неё и тех суровых жизненных передряг, которые уже успели выпасть на её нелёгкую долю.
— Не спеши, Мада, надо подождать наших.
— Тут я с вами не согласна, — она всё же придержала лошадь, — может быть, их и в живых-то уж нет, а мы будем тратить на них такое драгоценное время. Нет, не секунды лишней не желаю больше оставаться в вашем варварском мире. Хочу домой. — Она капризно топнула ногой, оставаясь при этом сидеть в седле, от чего испуганное животное, не столько получившее сигнал к движению, сколько ощутив неописуемый страх, и со степенного шага сразу перешло на ускоренный галоп. Напуганная жительница Эдема вцепилась в кобылу всеми четырьмя пятернями, издавая при этом дикий, полный ужаса, вопль.
Меден подождал пару минут, дав ей таким образом обдумать своё непристойное поведение, хотя вряд ли за эти сто двадцать секунд она хоть на миг ощутила укоры совести. Зато старик сам несколько устыдился, почувствовав какое-то радостное удовлетворение хоть от какого-то отмщения за её холодную жестокость и за то, что испытал к этой предупредившей их, и тем самым давшей шанс на спасение, девушке, презрение.
Он нехотя взмахнул рукой, переборов детское желание помучить её ещё, но уж слишком громко она кричала и, наверное, уже все находившиеся от них в нескольких милях вокруг живые существа были предупреждены об их приближении.