Мифы и правда о восстании декабристов

Утром при одевании императора присутствовал Бенкендорф, который с этого момента усиленно принялся делать карьеру. Ему Николай патетически заявил: «Сегодня вечером, может быть, нас обоих более не будет на свете; но по крайней мере мы умрем исполнив наш долг». Затем в 7 часов утра Воинов доложил о сборе гвардейского начальства.

Зачитав Манифест и приложенне акты, Николай спросил гвардейцев, имеются ли какие-нибудь сомнения или претензии? Услышав заверения в отсутствии таковых, Николай заявил: «После этого вы отвечаете мне головой за спокойствие столицы; а что до меня, если буду императором хоть на один час, то покажу что был того достоин»! Немедленно присутствовавшие были приведены к присяге в малой церкви Зимнего дворца, а затем разъехались по местам службы.

В ночь на 14 декабря приступили к действиям и заговорщики. Доклад рассказывает об этом так: «Они уже знали наверное, что следующий день (14 декабря) назначен для обнародования Манифеста о восшествии вашего императорского величества на прародительский престол. О том, что Сенат собирается в 7 часов утра для присяги, известил их обер-прокурор Краснокутский, член Южного общества, который вечером 13-го числа приезжал к князю Трубецкому и оттуда, не застав его, к Рылееву. Показывают (Корнилович и Рылеев), что объявив свою новость, он прибавил: „Делайте, что хотите“, но Краснокутский не сознается в этом, а говорит только, что слышал вокруг себя: „Завтра присяга сигнал“» — очень любопытно!

Краснокутский на следствии показывал, что якобы «отгадал намерения тайного общества на 14 декабря, хотел было донести об оных правительству и раздумал единственно затем, что считал исполнение невозможным».

Из показаний Н.А. Бестужева известно, что о времени присяги Сената сообщил и Батенков, живший со Сперанским в одном доме и видевший последнего уже после заседания Государственного Совета.

Вопреки велениям минуты, выигрышный «план Милорадовича-Кирпичникова» был свернут, а вместо него фактически началась демонстрация с нечетко сформулированными целями, о чем знало только руководящее ядро заговорщиков: эмиссары, непосредстенно посланные в казармы, имели теперь инструкции просто вести возмущенных солдат на Сенатскую площадь. Никто еще, однако, не мог предположить, что демонстрация эта будет протекать столь трагически.

10. Мятеж и расправа.

Около 8 часов утра 14 декабря началась присяга новому императору Николаю I в главнейших учреждениях империи — Синоде, Сенате, департаментах и министерствах, а гвардейские командиры, самолично присягнув в дворцовой церкви, разъехались по полкам и батальонам для приведения к присяге подчиненных.

В течение трех часов предполагалось полностью завершить эту процедуру: «От двора повелено было всем, имеющим право на приезд, собраться во дворец к 11 часам» — сообщил в cвоих записках Николай I и продолжил: «Вскоре засим прибыл ко мне граф Милорадович с новыми уверениями совершенного спокойствия. Засим был я у Матушки, где его снова видал, и воротился к себе. Приехал генерал [А.Ф.] Орлов, командовавший конной гвардией, с известием, что полк принял присягу; поговорив с ним довольно долго, я его отпустил». Александра Федоровна в дневнике слегка уточняет воспоминания мужа: «Мы пробыли у матушки некоторое время. Она была растрогана и с волнением ожидала известия о том, как прошла у солдат присяга; тут пришел Милорадович и радостно сообщил, что Орлов только что принес ему весть о том, как он сам читал и разъяснял манифест, причем кирасиры ответили ему: Обыи молодцыи [т. е. и Константин, и Николай]! и громко кричали „ура!“. Это очень порадовало императрицу»; выделенные слова — в оригинале по-русски (остальное, понятно, по-французски).

Но вот стали появляться тревожные вести. Николай вспоминал: «Вскоре за ним [т. е. Орловым] явился ко мне командовавший гвардейской артиллерией генерал-майор [И.А.] Сухозанет, с известием, что /…/ в гвардейской конной артиллерии офицеры оказали сомнение в справедливости присяги, желая сперьва слышать удостоверение сего от Михаила Павловича, которого щитали удаленным из Петербурга, как будто из несогласия его на мое вступление. /…/ Но почти в сие же время прибыл наконец Михаил Павлович, которого я просил сейчас отправиться в артиллерию для приведения заблудших в порядок».

Слух, распущенный заговорщиками о том, что Михаил Павлович арестован Николаем и содержится в цепях, произвел сильнейшее впечатление, но оказался в итоге на пользу противоположной стороне, ибо Михаил, как раз только что доехав до столицы, возник как черт из табакерки. Его усилиями было прекращено возмущение в артиллерии, что сыграло немалую роль.

Но вскоре затем пришла весть о возмущении в Московском полку — ее принес в Зимний дворец начальник штаба гвардейского корпуса генерал-майор А.И. Нейдгард (в оригинале все реплики и диалоги начальствующих лиц в день 14 декабря, естественно, по-французски): «Ваше величество! Московский полк в полном восстании; Шеншин и Фредерикс тяжело ранены, и мятежники идут к Сенату; я едва их обогнал, чтобы донести вам об этом. Прикажите пожалуйста, двинуться против них первому батальону Преображенского полка и конной гвардии»!

Возмущение в Московском полку произвели Александр и Михаил Бестужевы, Щепин-Ростовский, В.Ф.Волков и А.А.Броке — все штабс-капитаны, кроме последнего — поручика Броке. Первый их них служил адъютантом герцога А.-Ф. Вюртембергского, а потому был мало знаком солдатам столичного гарнизона. Щеголяя в адъютантской форме (нет адъютанта без аксельбанта — как справедливо констатировал Козьма Прутков!), он выдавал себя за адъютанта Константина Павловича, присланного специально, чтобы предотвратить якобы незаконную новую присягу. Каждый из остальных был ротным командиром Московского полка и давил на солдат, наоборот, своим известным авторитетом; Волков и Броке никогда к заговору не принадлежали, но сами были увлечены обманной агитацией. В сочетании со сверхрешительностью Щепина-Ростовского все это и создало эффект, не получившийся в большинстве других полков.

Щепин-Ростовский рубил саблей всех, оказывавших сопротивление. Он тяжело ранил упоминавшихся командира бригады генерал-майора В.Н. Шеншина и командира полка генерал-майора барона П.А. Фредерикса, а также полковника П.К. Хвощинского (бывшего члена «Союза благоденствия»), одного унтер-офицера и еще одного гренадера, не желавшего отдавать знамя.

К возмутителям примкнуло порядка двух рот (примерно 670 человек); как и 27 февраля 1917 многие солдаты предпочитали попрятаться. Это предопределило существенную особенность последующих событий: более опытные и старшие по возрасту солдаты (служба продолжалась, напомним, 20 лет!) уклонились от участия в мятеже!

До Михаила Павловича также дошла тревожная весть, и он, усмирив конную артиллерию (близ тогдашней восточной окраины города), помчался к казармам Московского полка (на тогдашней южной окраине): все же за годы, прошедшие со времен бунта семеновцев, молодые великие князья кое-чему научились!

Михаил Павлович застал на месте почти четыре роты Московского полка — значительная часть из них отсутствовала при прошедшем мятеже, не успев вернуться с дежурств на городских караулах. Они были построены, но якобы не подчинялись командам. Тут же будто бы в растерянности прогуливались прибывшие генералы Воинов и Бистром: ясно, что ничего предпринимать они просто не собирались!

Из Зимнего дворца к мятежникам Воинова послал сам Николай: «Я строго припомнил ему, что место его не здесь, а там, где войска, ему вверенные, вышли из повиновения» — это оказалось вполне определенной репетицией того, что чуть позднее Николай I проделал с Милорадовичем. Но Воинову не суждено было в этот день встретиться с собственными Каховским и Оболенским!

Солдаты, поверившие в арест и заточение Михаила Павловича, встретили его криками ура! Великий князь подтвердил отказ от престола Константина Павловича, призвал солдат к порядку, присягнул вместе с ними (сам он, как мы помним, приносил присягу впервые в жизни) и повел оставшихся московцев (большую часть полка!) на помощь к брату-царю.

Последний, тем временем, вызвал на помощь Саперный батальон и 1-й батальон Преображенского полка, за которые их командиры категорически поручились (вопреки прогнозу Константина Павловича, высказанному Евгению Вюртембергскому!). Приведен был в готовность и внутренний дворцовый караул, где дежурили в данный момент подразделения Финляндского полка.

Было послано и за конной гвардией, причем неоднократно. Казармы конногвардейцев были в двух шагах от строившегося Исаакиевского собора, но путь туда из Зимнего дворца шел через Сенатскую площадь, уже занятую мятежными московцами. Их импровизированные командиры сначала развернули часть солдат в цепь, ограждая площадь, а затем построили правильное каре для круговой обороны.