Милые семейные разборки

Комната, в которой гримировалась Петровская, оказалась довольно скромно обставленной. Мебель, видимо, еще не обновляли, и стулья были самые что ни на есть совковые, да еще и с потертой обивкой.

У меня не повернулся бы язык назвать эту комнатку будуаром. Ведь с этим словом обычно ассоциируется нездоровый ажиотаж, букеты цветов с записками, запах духов и толпы поклонников.

Тут же все было просто и обыденно. Нина сидела у окна, перелистывая Шекспира, и пила растворимый кофе — «Нескафе» индонезийской расфасовки.

— Вы пришли, — констатировала она, посмотрев на часы. — Что ж, садитесь.

Мне было указано на стул с едва различимыми розовыми розочками на обивке, из-под которой местами выбивались клочья ваты.

— Итак, можете приступать к допросу, — улыбнулась Нина. — Хотя мне почти нечего вам сказать. Не верите? Что ж, мне все равно…

Хорошенькое начало для задушевной беседы. Интересно, как мне ее лучше разговорить?

Если с Людвигом был уместен деловой тон, с Джулей стоило общаться как со взрослеющим ребенком, с Региной — упирая на ее прошлое, с Вадимом вообще не было проблем, только и знай, что подбрасывай слова, то Нина Петровская представляла собой гораздо более крепкий орешек. Ну ничего, и не такое раскусывали.

— Я вовсе не собираюсь вас допрашивать, — спокойно сказала я, усаживаясь на стул и поправляя платье. — И не намерена лезть к вам в душу.

— Спасибо, — не без иронии откликнулась Нина Петровская.

— Тем более что существует мнение, будто у актеров вовсе нет души.

— Что-о? — выпучила глаза примадонна. — Ну-ка, ну-ка, объясните!

— Все очень просто, — пожала я плечами. — Вы проживаете так много жизней — здесь, на сцене, — что у вас не остается ни сил, прежде всего эмоциональных, ни времени на собственную персону.

— Так-так, продолжайте.

— Постоянные нервотрепки, вечные размолвки, романы один за другим, перманентная удача, иногда провалы, газетчики и поклонники — все это кого угодно способно вышибить из колеи, — продолжала я довольно наглым тоном. — Я бы даже внесла в Уголовный кодекс статью о том, что актеров и эстрадных исполнителей нужно признавать невменяемыми по определению.

— Каково! И вы говорите все это на полном серьезе? — начала заводиться Нина.

— Конечно, — быстро ответила я. — Да и все вокруг думают точно так же!

Тут главное было не сбавлять напора, не снижать накала, а, напротив, все убыстрять и убыстрять темп. Не сбиваясь при этом на прямые оскорбления — тогда меня просто выгонят вон или запустят чем-нибудь тяжелым.

Я рассчитывала, доведя Нину до необходимой кондиции, привести ее в такое состояние, когда она не могла бы контролировать свои слова и прокричала мне в лицо правду.

Ту самую правду, какой бы горькой она ни была. Пусть она пожалеет об этом через минуту, но, поверьте мне, за такие секунды женщина может отдать очень много. Вот я и собиралась подарить ей такой момент.

— Послушайте, я чего-то не понимаю, — нахмурилась Нина. — Вы приходите ко мне сюда перед ответственной репетицией, отнимаете мое личное время и вместо того, чтобы вести деловой разговор, начинаете нести какую-то ахинею о моей заведомой неполноценности.

— Так это же замечательно! — кинула я ей еще одну кость. — В таком случае вы не можете отвечать за свои поступки!

— Вы что, хотите сказать, что смерть Геры — дело моих рук? — вскочила со стула Нина Петровская, судорожно сжимая в побелевших пальцах чашечку с остатками кофе. — Да как у вас язык повернулся?!

— Я вовсе не говорила этого, — немедленно парировала я. — Вы это сами только что сказали. Разве нет? Или мне послышалось?

— Да как вы смеете! — в ярости закричала Петровская. — В этом можно обвинять кого угодно, но только не меня! Кого угодно!

— Потому что вы были его любовницей? — задала я вопрос. — Ну так это ничего не значит. И среди любовников такое бывает.

— Какое «такое»? — тряслась от возмущения Нина. — На что вы намекаете?

— Я намекаю? — для пущей убедительности я ткнула себя пальцем в грудь.

— Да, вы!

— И в мыслях подобного не было! — заверила я ее. — Все знают, что вы его любили, и он холил и лелеял вас. Вас и ваш театр. Вот только скуповат был на наличные, не правда ли?

— А вам какое дело? — Нина с силой поставила чашечку на стол и уперла руки в бока.

Сейчас примадонна драматического театра ничем не отличалась от бабы, которая устроила скандал на городском базаре.

— Если хотите знать, меня вообще не интересуют деньги! — заявила она.

— Да-а?

— Да!!! И все эти сплетни о том, что Генрих купил этот театр ради меня или со мной в придачу — чушь! Бред сивой кобылы!

— То-то вы сразу стали блистать в главных ролях, — подлила я маслица в огонь.

— А хоть бы и так! — прищурилась Нина. — Разве я плохо играю? Разве моя вина в том, что меня долго зажимали? Да вы знаете, какие тут царят нравы?! Никакому Шекспиру не снилось!

И она столкнула с тумбочки распечатку «Макбета», которая тут же разлетелась по полу.

— И уж если на то пошло, то я ухожу из театра! — продолжала доказывать свою правоту Нина. — Я давно это решила! Вот, смотрите!

Она подскочила к тумбочке и выудила оттуда скрепленные листы бумаги.

— Срок контракта заканчивается через месяц! Отыграю «Макбета», и все! А заявление об уходе я подала еще три дня назад! Слышите, три дня! Когда никто не знал о том, что произойдет!

— Ну и что?

— Уеду в Москву! — кричала она. — В театр к Розовскому или к Табакову! Меня в «Юго-Запад» еще полгода назад приглашали, да я, дура, отказалась! В кино звали! И сейчас еще зовут! А что касается денег, то плевать я хотела на деньги этого подонка! Пусть этот гад трижды перевернется в могиле!

«Ну вот он и настал, момент истины, — констатировала я. — Недурно, однако».

— «О мертвых или хорошо, или ничего»! — скорчила мерзкую рожу Петровская. — Да черта с два «хорошо»! Этот человек погубил всю мою жизнь! Немцы вообще сволочи! Гады-фрицы-фашисты! — Нина Петровская в ярости сжала кулак и потрясла им в воздухе. — Хоть Герка, хоть этот белобрысый! Знаете, что он мне подарил?

Она бросилась к сумочке и, вытряхнув ее содержимое прямо на пол, подняла помаду.

— Вот, смотрите! — торжествующе воскликнула Нина и, отвинтив крышечку, выдвинула наружу помаду.