Милый Каин

В то же время Хулио не мог не признаться себе в том, что, несмотря на все свои переживания за Лауру, на искреннее желание уберечь ее от неприятной стороны шахматного мира, в глубине души он мечтал, чтобы она поднялась на тот уровень, до которого не удалось добраться ему самому.

«Пусть племянница хотя бы символически отомстит этому миру за мои неудачи и поражения. Хочу, чтобы она продвинулась на шаг дальше и выше, чем я — мастер, который так никогда и не получил международный класс».

Он прекрасно отдавал себе отчет в собственном порочном нарциссизме, но хотел заранее сделать Лауре прививку от того, что в каком-то смысле считал самой большой глупостью, совершенной им в жизни. Дядя рассказывал племяннице о самых сложных моментах в карьере профессионального шахматиста, живописал все трудности, с которыми приходится сталкиваться. Он даже чересчур уж сурово описывал все препятствия, возникающие на пути молодого шахматного таланта.

Все это было напрасно. На самом деле Омедас подсознательно радовался постоянно крепнущему желанию Лауры превратить шахматы в главное дело своей жизни и увлеченно передавал ей все секреты мастерства, которыми владел, выкладывал все без утайки. Взамен он требовал от девчонки лишь одного — увлеченности и сознательной работы над собой, над совершенствованием собственного мастерства.

Впрочем, требовать от нее ему ничего не приходилось. Она и сама была готова играть день и ночь, прерываясь лишь на то, чтобы проанализировать законченные партии или поучиться на примере других игроков. За последнее время Хулио успел убедиться в том, что амбиции и стремления Лауры вполне сформировались. Теперь он лишь гадал, что из этих профессиональных качеств и черт характера воспитал в ней он сам, а какие были присущи ей изначально, а сама Лаура лишь развила их до нужной степени.

Патрисия не видела ничего плохого в том, что ее дочка готовилась вот-вот перейти в мир профессиональных шахмат.

«Нравится девочке эта игра — и ладно», — рассуждала мать.

Она считала, что таланты надо развивать, поддерживать, и, по правде говоря, не слишком верила брату, когда тот начинал рассказывать о трудностях и неприятных сторонах существования в том мире, где любимая игра и увлечение становятся профессией. На все сомнения, высказываемые Хулио, Патрисия отвечала лишь улыбкой.

Время от времени сестра не забывала напомнить брату, что он сам когда-то не смог сдержать свою любовь к шахматам и попытался сделать их главной заботой своей жизни.

— Хулио, ты бы лучше помолчал. Вспомни себя в детстве и юности. Разве не отец привил тебе любовь к шахматам? Благодаря его педагогическим теориям ты по-настоящему проникся очарованием этой игры. Именно он до поры до времени учил тебя всему, что знал сам, пробудил в тебе страсть к соревнованиям. И что? Неужели ты теперь станешь утверждать, что одерживал победы не сам, а только благодаря стараниям отца или что в твоих последующих неудачах виноват не ты, а только он?

Хулио раз за разом проверял Лауру, порой даже провоцировал ее. Когда она подала заявку на участие в Мадридском индивидуальном турнире, фактически являвшемся отборочным туром для чемпионата Испании, дядя стал высказывать свои сомнения в целесообразности такого шага. При этом он прекрасно понимал, что участие в этом турнире станет для Лауры переломным моментом. У нее были все шансы отлично выступить и в итоге занять одно из самых высоких мест. Если девочка получит достаточное количество очков на этих соревнованиях и попадет в дальнейшую сетку отбора к чемпионату страны, то ее уже ничем нельзя будет остановить.

— Вот скажи мне, зачем тебе эти соревнования? — спросил он. — Почему шахматы не могут быть для тебя просто увлечением, способом интересно провести время?

— Дядя, ты сам прекрасно понимаешь, что соревнования — это совсем другое дело. Не приставай ко мне больше с этой ерундой.

— С какой еще ерундой?

Лаура поняла, что дядя откровенно валял дурака, делал вид, что не понимает, о чем идет речь, и позволила себе бесцеремонно сменить тему:

— Ты, кстати, не заметил, что в последнее время сосед совсем перестал дудеть на своем тромбоне?

Хулио непроизвольно бросил взгляд на часы и сказал:

— А ведь верно! Уже одиннадцать, а он обычно в десять играть начинал. Заболел, что ли?

Лаура загадочно улыбнулась и повела его в свою комнату. Там она все так же молча встала на табуретку и вынула из тайника свой трофей.

Хулио был застигнут врасплох. Он изумленно глядел на него, вертел блестящую штуковину в руках, не зная, что с ней делать и, главное, что сказать Лауре.

Племянница рассказала ему о своей проделке. На всякий случай она предпочла подать эту историю без излишнего хвастовства и даже с неплохо — по меркам самодеятельного домашнего театра — сыгранным раскаянием. Девочка не извинялась за содеянное. Она просила совета, хотела знать, как быть дальше.

Хулио слушал Лауру и внимательно разглядывал явно недешевый, абсолютно новый инструмент. При этом он подсознательно подсчитывал количество нервных клеток, сэкономленных как Патрисией с Лаурой, так и всеми обитателями дома благодаря этому дерзкому, достойному Робин Гуда поступку его племянницы.

Следовало признать, что задуманное она реализовала смело, осторожно и грамотно. По крайней мере, ее никто не поймал и не заметил. В качестве смягчающего обстоятельства стоило учитывать и отсутствие в действиях Лауры личной корыстной цели. Она не собиралась ни пользоваться тромбоном, ни продавать его. Теперь девчонка стояла перед ним, ждала оценки и комментариев к ее поступку.

Эта задача оказалась для Хулио весьма непростой. Он понимал, что должен не только что-то сказать, но и сделать это твердо, решительно и, главное, немедленно. Самым простым выходом из ситуации было бы осудить племянницу за то, что она поступила не в соответствии с законом. Кража остается кражей, сколь бы благородные мотивы ни руководили действиями вора. Но ведь и сам сосед бесцеремонно вторгался в личное пространство всех жителей дома, нарушая тем самым их права и свободы.

Девушка поняла, что общество не в силах справиться с нарушителем общепризнанных норм, и решила действовать на свой страх и риск. Презрев законы, в данном случае совершенно бессильные, она сумела наказать нарушителя, лишить его привычной возможности демонстрировать обществу свое презрение к его нормам. Надо признать, сделано это было чисто и аккуратно. Принцип «око за око» восторжествовал в полной мере.

— А мама, как я понимаю, ничего не знает? — оттягивая время для принятия окончательного решения, поинтересовался Хулио. — Эту штуку ты с самого начала прятала у себя?

— Я пока ей об этом не рассказывала, — с несколько наигранным смущением ответила племянница. — Хотела сначала с тобой поговорить. Ты честно скажи, я плохо поступила?

— Слушай, Лаура, не прикидывайся маленькой девочкой, которая ничего не понимает. Конечно, этот поступок не заслуживает оправдания. Воровство остается воровством при любых обстоятельствах.

— Это не воровство, а реквизиция орудия преступления.

Хулио вздохнул. Спорить с этой девочкой было не так легко. Она была явно разочарована его суровым вердиктом, нахмурилась, отвернулась в сторону и гордо сложила руки на груди. Судя по всему, племянница ожидала от дяди если не оправдательного, то куда менее осуждающего приговора.

— Настучишь на меня?

— Ты имеешь в виду, собираюсь ли я рассказать обо всем твоей маме? А сама-то что думаешь? Как я должен поступить в этом случае?