Мир приключений 1957 г. № 3.
Шрифт:
Стрелецкий позвонил в Управление музеями и спросил, не направляли ли оттуда кого-либо к гражданке Куликовой на Ордынку для получения корреспонденции, имеющей большое значение для его, Стрелецкого, научной работы. Из музейного управления ответили, что о гражданке Куликовой, проживающей на Ордынке, им ничего не известно.
С такими же вопросами старый профессор обратился в свой институт, в различные музеи и в другие научные учреждения. Отовсюду он слышал точно такие же ответы.
История с письмами Евгении Бельской становилась уже загадочной, и Иван Волошин решил заняться ею основательно. Он
— Молодой, щуплый, только чуть повыше вас будет. Волосики светлые, реденькие, глазками часто моргает и все кланяется. Говорит вежливо. Одет чисто и вообще, видать, из благородных… За письма очень благодарил и даже деньги хотел дать, да я не взяла. Разве можно? Грех какой!
— А про книжки Евгении Феликсовны он не расспрашивал? — спросил Волошин.
— Спрашивал. Ну, я ему, конечно, показала те французские, что продавать носила, и про старинную книгу рассказала.
— А он что?
— А он говорит: «Как же, как же! Профессор Стрелецкий любит такие старинные книги»… А потом на портрет поглядел. «Очень, говорит, красивая была дамочка» — и назвал ее девичью фамилию. Стало быть, знает…
— Девичью? — удивился Волошин.
— Да. Ведь у Евгении Феликсовны фамилия до замужества была не русская… Чудная такая… Я уж и позабыла, — сказала Клавдия Антиповна и пожала плечами. — И откуда только это всё в музеях ваших узнали?…
Волошин задумался.
— Любопытно… — сказал он наконец. — Ну ладно. Наверно, найдутся письма Евгении Феликсовны. Поищем…
С Ордынки Волошин направился прямо в Управление милиции и попросил, чтобы его немедленно принял заместитель начальника Управления…
Читатель уже, наверно, ухмыльнулся и подумал: «Все ясно и понятно. В следующей главе появится бравый майор или капитан милиции и заведет дело о таинственном похищении писем, имеющих важное научное значение…» Как знать? Может быть, и появится. Ведь пропавшие письма писал человек, который владел византийской книгой, принадлежавшей когда-то царевне Зое и Ивану Грозному!..
Но пока майор милиции не появился, обратимся вновь к «потомку великого конквистадора» Педро Хорхе Кортецу и к «представителю международного антикварного треста» Джейку Бельскому. Пора о них вспомнить, ибо они уже кое-что сделали для осуществления своих смелых планов.
ЛЖЕДИМИТРИЙ И ИНОСТРАННЫЕ ГОСТИ
Лютецию Гавриловну Голдышкину все знакомые называли коротко «мадам». Она была мала ростом, но широка в поперечнике; не крепка умом, но крепка голосом. Ее биография отличалась колоритностью, но лучше всего мадам помнила те дни, когда перед самой революцией она вышла замуж за австрийского графа и русского полуфабриканта Фридриха Марию фон Эккель. По этой причине Лютеция Гавриловна до сих пор разговаривала с окружающими высокомерным и безапелляционным тоном.
Так же она разговаривала и со своей восьмой дочерью, появившейся от пятого брака, — Лирикой Тараканцевой, урожденной Голдышклной.
Стоя
на кухне и жаря котлеты, мадам грохотала трубным голосом — так, чтобы ее слышала толстая и ленивая Лирика, сидевшая в комнате.— Это же просто кошмар! Люди имеют машину, дачу, прислугу, а я, графиня фон Эккель, должна для твоего Тараканцева жарить котлеты…
После ванны Лирика уже два часа сидела перед зеркалом, накручивая на голове какие-то замысловатые крендели.
— Можешь не жарить. Мы пообедаем в ресторане… — лениво отвечала она.
Мадам возмущалась:
— Какие богачи! Жалкие три тысчонки в месяц!.. Ты глупа, друг мой! С твоей внешностью можно найти мужа посолиднее, чем твой Лжедимитрий. Какие-то музеи, какие-то глупые картины… Что это может дать?
Надо пояснить, что речь шла о муже Лирики — Дмитрии Петровиче Тараканцеве. За некоторые особенности характера кто-то метко окрестил его «Лжедимитрием», и эта кличка утвердилась за ним даже в семье.
Разговор матери и дочери был прерван звонком телефона. Лирика сняла трубку и нараспев произнесла «алло», но с таким отчаянным английским акцентом, что у нее получилось: «Хельлоу!..»
Мадам прислушалась. По кокетливым интонациям она поняла, что дочь говорит с мужчиной.
— Дмитрия Петровича еще нет дома… А кто его спрашивает?… Знакомый? Из-за границы?… О-о! Я могу дать его служебный телефон… Ах, уже звонили? Да, он дико занят… К нам?… Пожалуйста, приезжайте.
— Кто это? — спросила Лютеция Гавриловна.
Лирика заметалась по комнате:
— Какой-то знакомый. Иностранец. Не может поймать Лжедимитрия. Хочет поговорить в домашней обстановке.
— Он едет к нам? — с ужасом спросила мадам.
— Да! И не один — их двое!
Лирика плюхнулась на диван и стала натягивать на свои огромные икры чулки-паутинку.
— Но я в ужасном виде! — застонала Лютеция Гавриловна.
— Надо убрать хотя бы одну комнату! — скомандовала Лирика. — А я начну искать Лжедимитрия. Ты знаешь, это не так просто.
Увы, она была права: Лжедимитрия Петровича Тараканцева не легко было найти в бурных волнах деловой Москвы, хотя он присутствовал всюду, где только можно было присутствовать, и даже там, где ему вполне можно было не присутствовать. По должности он был начальником Музейного фонда, но, будучи одновременно «творческим работником» — живописцем весьма оригинального жанра «научной эксцентрики», — Тараканцев являлся:
а) членом бюро комиссии (или секции?) научной эксцентрики;
б) членом секции (или комиссии?) реставраторов и копиистов;
в) членом многих жюри;
г) членом редколлегии всех изданий его комиссии, а также секций и подсекций.
Математики назвали бы его «многочленом».
Он был не столь трудолюбив, сколь расторопен, и умудрялся не пропустить ни одного заседания, совещания, обсуждения, а на большие собрания прибегал всегда первым, садился в первом ряду (если не в президиуме) и слово всегда брал первым… В общем, Дмитрий Петрович Тараканцев несомненно был чрезвычайно деловым человеком. В этом всех убеждала его сверхъестественная активность. В этом, между прочим, не сомневался и агент антикварного треста Педро Хорхе Кортец, познакомившийся с Тараканцевым еще в 30-х годах нашего столетия.