Мир приключений 1980 г.
Шрифт:
Ничего не помогло. Есть, оказывается, начальство поважнее любого министра. Это врачи. Их приговор обжалованию, к сожалению, не подлежит.
И потом есть еще совесть.
— Сходите в спортзал, пойдите в тир, Лунев, — сказал мне в конце концов генерал, — если посчитаете, что все осталось по-прежнему, что ранение вам не мешает, скажите. Обещаю вам: вернетесь в подразделение.
Я пошел в спортзал, пошел в тир.
Уж лучше бы мне туда не ходить! Одно дело, когда слова «Не пригоден к…» написаны в твоей медицинской карточке, совсем другое, когда ты убеждаешься в этом собственными глазами.
Ребята вначале помогали, а потом
Но я и сам все понял.
Видите ли, можно быть очень здоровым, сильным, даже ловким мужчиной в обычной жизни. Но это не значит, что ты годишься в олимпийские чемпионы.
Можно очень неплохо владеть приемами самбо, стрелять, метать ножи. И задержать хулигана, даже грабителя, даже какого-нибудь подонка пострашней это тебе позволит. Но когда ты имеешь дело с преступниками особо опасными, так сказать бандитами-профессионалами, которые сами великолепно владеют и приемами рукопашного боя, и холодным и огнестрельным оружием, для которых человеческая жизнь абсолютно ничего не значит, а порой и своя собственная, — тогда уже ты не можешь быть просто мастером нашего дела. Ты должен быть супермастером, виртуозом, каким я был, теперь уже это не прозвучит хвастовством. Был.
А иначе ты не только ставишь под угрозу собственную жизнь, но и, что неизмеримо важней, жизнь тех, кого ты призван защищать.
Вот так. Я это понял. Я не в обиде.
И теперь я работаю в штабе. У меня иные обязанности. Я теперь сам читаю лекции — передаю опыт, так сказать. Повысили меня в звании, повысили в должности. Нахожусь на руководящей работе. Солидно звучит. В спортзал хожу так, для себя, и в тир хожу; впрочем, мы все в милиции, где бы ни работали, занимаемся соответствующей подготовкой.
Я вообще много времени отдаю спорту: хожу на лыжах с Леной, на каток с Вадимом, летом плаваю. Словом, кто не знал меня раньше, пощупав мои мускулы и увидев, как я стреляю, провожу приемы самбо, поднимаю гири, работаю на гимнастических снарядах, решит, что я прямо-таки гроза бандитов.
Только сам я знаю (да мои товарищи), что все это лишь бледное отражение того, каким я был.
Ничего. Привык. Оказывается, к бумажной писанине, как я это презрительно называл, зря так относился. Когда вошел в курс дела, по-настоящему понял: за этими сухими строчками стоит жизнь, стоят большие дела, людские судьбы, горькие и радостные, стоит покой и безопасность людей, возмездие и неотвратимость наказания для преступников.
Как на войне.
Есть передовая со стрельбой, разрывами снарядов, атаками, непосредственным риском жизни.
А есть штабы, над которыми снаряды не рвутся (хотя тоже бывает), где разрабатываются операции, намечаются пути наступления и маневра. А без этого все атаки оказались бы бесполезны.
Так что дело не в том, где работать, а в том, как. Конечно, это выражение я слышал сто раз, но только сейчас понял его реальное значение.
Подал в академию. Надеюсь, примут.
По-прежнему работаю в милиции — а что может быть почетней?
Но кто доволен дальше некуда, так это Ленка. Ну как вам нравится? Прямо — рот до ушей — не устает улыбаться.
— Чему радуешься? — спрашиваю. — Муж — инвалид. Списали в архив, — прибедняюсь, — говорят, скоро переведут в ночные сторожа. Наш ларек папиросный охранять.
— Вот и чудесно! — смеется. — Буду знать по крайней мере, где муж ночи проводит: стоит из окна выглянуть — видно. И перестань плакаться. Внеочередное звание получил,
орденом наградили, должность выше. И оклад, кстати…— Ну какое это имеет значение! — взрываюсь.
— Для тебя, может быть, никакого, — парирует, — не ты по магазинам бегаешь. А для меня имеет. Но согласна, это не главное. Зато по крайней мере у тебя человеческий рабочий день — как вы говорите, «от звонка до звонка»…
— Это мы не про рабочий день говорим, — ворчу.
— Неважно. У меня теперь душевный покой — это что, тебя не трогает? Я за тебя не боюсь…
— И зря. Вот нагрянет проверка, — замечаю зловеще.
— Пусть нагрянет. Я за тебя спокойна. Работник ты у меня образцовый — что стрелять, что лекции читать. Нет, все чудесно.
— Чудесно, чудесно… — ворчу.
— Да, чудесно! — и смотрит на меня с вызовом. — Я теперь спокойна, что мой муж доживет до ста лет. И желательно, с одной и той же женой.
А в общем-то действительно чудесно. Ну чего я ворчу? Все же осталось по-прежнему: у меня любимая работа, замечательная семья, интересные, как принято выражаться, перспективы.
Иногда немножко щемит сердце. Ребята-то вот всегда рискуют жизнью. А я в безопасности и покое. Ну да что поделаешь — такая теперь у меня служба. Хотя у милиционера никогда не знаешь, сколько продлится покой. Может, год, а может, и минуту.
Когда мы собирались на новогодний вечер (подбросив, разумеется, Вадима бабке), Лена, выгладив мой китель, аккуратно приколола орден.
— Не низко? — говорю.
— Нет, — отвечает, — там надо оставить место для следующего.
И, взявшись за руки, как в первые дни, мы отправились на новогодний праздник…
Следующим орденом старший лейтенант Алексей Лунев был награжден за мужество, проявленное при задержании особо опасных вооруженных преступников, напавших на женщину в ту самую новогоднюю ночь.
Посмертно…
К 100-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ А.С.ГРИНА
В этом году исполняется столетняя годовщина со дня рождения автора «Алых парусов» и «Бегущей по волнам», замечательного советского писателя Александра Степановича Грина.
Три рассказа, которые вошли в этот сборник «Мира приключений» — «Нож и карандаш», «Обезьяна», «Бочка пресной воды», — были опубликованы более пятидесяти лет назад (первый из них тогда еще под названием «Талант») В собрания сочинений А.С.Грина их не включали, как, впрочем, и еще многие десятки его превосходных рассказов, и с конца 20-х годов не переиздавали. Между тем рассказы эти и сегодня живы. Потому что воспето в них самое могучее и самое дорогое в человеке — то, что и делает его человеком: талант и сила духа, неуемное стремление быть собою и отдавать себя другим, способность преодолеть все преграды и сделать невозможное возможным.
Ведь невозможно же, в самом деле, представить, что «обезьянничанье», слепой инстинкт подражания, может развиться у обезьян до такой степени, что они смогут сыграть целый акт из поставленной людьми пьесы! Ну, а если люди, которым они подражают, труппа актеров, заброшенных случаем в тропический лес, сыграли этот акт поразительно талантливо? А если сила их таланта способна покорить не только зрителей-людей, но и обезьян? Как тогда? И Грин всей силой, всем волшебством своего писательского таланта убеждает нас, читателей, что тогда невозможное становится возможным и даже неизбежным.