Миражи

Теперь коринфский — он самый поздний, в Греции использовался редко, а вот в Риме получил своё развитие. Коринфский ордер более декоративен, то есть вот как раз такая, — Виктор указал на ближайшую пилястру, — капитель с двумя рядами листьев аканта, такое растение в средиземноморье, оно дало название орнаменту, самому распространённому в античности. Коринфская капитель похожа на чашу, она расширяется кверху, край характерно вогнутый, угол абаки срезан. Обязательны завитки, которые поддерживают углы абаки. Колонна как и ионическая имеет двадцать четыре каннелюры, архитрав так же схож, да и основание колонны тоже. Собственно это модифицированная в сторону декоративности ионическая колонна. Ну как?

— Да…здорово! А можно мне эти картинки, — попросила Ника. — Виктор протянул ей блокнот. — Спасибо, — сказала она и почему-то покраснела.

— Вот теперь, когда мы будем говорить о Камероне, то вам всё станет ясно. Он был неравнодушен к Риму и потому в решении его интерьеров мы заметим характерные черты коринфского ордера. Пожалуй самым ярким примером будет Греческий Зал в парадных покоях второго этажа. Я потому так подробно расписывал вам это, чтобы там на втором этаже вы не просто смотрели, а узнавали, — Виктор сделал ударение на последнем слове, — это гораздо увлекательнее, и тогда ясно ощущаешь связь времён. Непрерывную связь, она есть стержень нашей цивилизации. Такие связи можно отыскать везде — в литературе, поэзии, в живописи, эстетических и социальных нормах общества, военном деле, юриспруденции, системе образования, и даже в экономике. Главное не лениться искать. Кажется я увлёкся.

Вернёмся к Белой Столовой, Что мы видим? Пилястры с капителями коринфского ордера, лепной фриз. А как вам сервиз?

— Восхитительно!

— Это подарок Николая Первого матери.

Виктор подошел к окну и смотрел на на павильон Трёх Граций, который возвышался в конце центральной аллеи собственного садика Марии Фёдоровны. Из Пилястрового кабинета был устроен сход с небольшим балконом, балюстрадой и мраморными статуями кентавров по краям лестницы, которая плавно переходила в чудесный партерный цветник, за цветником начинался сам садик. Между деревьев виднелась статуя Амура, скамейки с деревянным переплётом вместо сидений и спинок стояли под кустами шиповника. Редкие растения были снабжены небольшими табличками с описанием.

— Во времена Марии Фёдоровны собственный садик наверно представлял уникальное собрание растений. Императрица разбиралась в ботанике, знала латынь, она была первоклассным садоводом и цветоводом, что свойственно немкам, — Виктор вспомнил фрау Фабль и её ферму — милый сентиментальный уголок на зелёной террасе одного из трирских холмов, — на этих комнатах вдовствующей императрицы лежит флёр печали. Мария Фёдоровна и всегда-то была склонна к мрамору греческих и римских урн и изваяний, ей нравились надгробные памятники. Тишина, покой, уединение. Но при жизни Павла она не могла позволить себе так много тишины, как потом, когда осталась одна и выросли дети и не стало мужа. Она любила его и трагическая смерть, и то, что в смерти этой обвиняли их первенца, наследника престола цесаревича Александра, вероятно легло тяжким бременем на плечи этой замечательной женщины. Возможно, она обвиняла себя в чём-то, думала, что могла остановить, не допустить.

И всё-таки надо было жить. У неё оставался ещё её Павловск. До конца дней она не переставала заботиться о нём, украшать, и теперь, несмотря на то, что так мало оставила нам история, что во время Второй мировой всё здесь было уничтожено, незримое присутствие Марии Фёдоровны каким-то образом сохранилось. Может быть всё это из области фантастики, но, сначала ведь было решено вообще не поднимать Павловск из руин. Ленинграду было не до Павловска, и всё же именно с этого пригорода началось возрождение, Павловск стал первым музеем, который открылся для посетителей. Многое здесь утеряно навсегда, и не только война — была ещё и революция. Тогда Павловск принадлежал великому князю Константину, он не считался царской резиденцией и сначала не так пострадал. Но и отсюда забирали мебель и шторы для детских домов, игрушки царских детей. А потом спустя десятилетия уникальные вещи приобретённые Павлом Петровичем и Марией Фёдоровной в их заграничном путешествии распродавались с аукционов, потому что Советской России нужны были деньги для различных нужд, например укрепления органов государственной безопасности. Так при Молотове, кажется, продали гобелены из спальни царицы, они теперь в Америке.

— Да, это всё не правильно, — сказала Ника.

— Много, что было сделано неправильно, иногда мне кажется, что я монархист.

— Правда!? Вы бы служили царю?

— Думаю что да, — подтвердил Виктор, — вернее России, но, поскольку такой возможности у меня нет, я пытаюсь служить российской экономике.

— Получается? — спросила Вероника Она посмотрела на него серьёзно, и Виктор поразился, какой взрослой она может быть. Ника — не ребёнок…

— Иногда получается, — ушел он от прямого ответа, но взгляда не отвёл, ему так нравились её зеленоватые глаза. — Иногда, — повторил он, — а случается, что и своя рубашка ближе к телу, никуда от этого не денешься.

— Это понятно.

— Чем занимается ваш отец? — вдруг без всякого перехода спросил Виктор.

— Он хирург, профессор, главный врач города, — улыбнулась Вероника, — управляет отделом здравоохранения.

— Впечатляет. Очень строгий?

— Очень, но справедливый. Он никогда не наказывал меня, даже пальцем ни разу не тронул.

— Разве отец может наказать дочь?

— Может, у меня есть подруги, которым не так повезло с родителями, как мне.

— Да, конечно, случается всякое, и всё же — наказывать девочку? Я тоже не… — Вяземский замялся, ну зачем он про это? — не обижал свою, — свернул он тему.

Глава 13

Имперские тайны

Виктор подошел к окну и смотрел на реку, которая огибала холм, разливалась широкой заводью и снова несла вперед тёмные глинистые воды.

— Славянка такой разной может быть — весной как наполнится талыми снегами, соберёт в себя ручьи — забурлит, потечёт шумно, заторопится вперёд к перекату и дальше к мостам. А летом мелеет, чуть ли не пересыхает, становится ленивой. Осенью опять переполняется уже дождями и так до первого льда. Потом замерзают её притоки, и дети, и взрослые катаются с холмов на санках, далеко выезжают на лёд. Но есть тут и полыньи, родники пробиваются и зимой, так что надо места знать — где кататься, а где можно и искупаться.

Ника рассмеялась.

— А вон там и ваш Аполлон.

— Почему это мой?

— А вы им так восхищались с дороги.

— Говорят, что колоннаду обрушила гроза, но мне кажется — это замысел архитектора. Слишком правильно, простовато смотрелась беседка в этом романтическом пейзаже, да и дублировала Храм дружбы, а так — антик чистой воды. От колоннады ещё и водопад был устроен, до самой Славянки, теперь всё заросло травой, и остались только ступени.

— Люблю смотреть на воду, — сказала Ника, — и реки люблю. У нас красивая река Лена.

— Никогда не был в ваших краях… хотел бы я знать почему так назвали реку?

— К стыду своему не знаю, я не умею так обстоятельно задаваться вопросами истории. Языки — другое дело. Но теперь буду! Вернусь домой, обложусь книгами.

— Да Гугла достаточно, Интернет многие проблемы решает. Таак… опять народ собирается, посмотреть на наследницу Роханского престола, идём, а то ещё два этажа впереди, а время уже к обеду приближается. Вы ещё не проголодались?

— Нет! Пока всё не осмотрю, не уйду отсюда!

— Даже под угрозой мук голода?

— Именно так!

Они оба шутили и глаза их смеялись. И так было легко в этом мире, сохранённом Дворцом, в настоящем и в прошлом одновременно, да, было легко, и близость возникала естественно, несмотря на то, что Виктор и Ника едва знали друг друга. Разницы в возрасте они не чувствовали.

— В таком случае, после осмотра дворца и парка я осмелюсь пригласить ваше высочество поужинать со мной, — церемонно произнёс Вяземский с лёгким поклоном.

Вероника улыбнулась и опустила глаза.