Мне нравится твоя ложь

— Он послал тебя? — спрашиваю я, голос звучит слабо.

— Не совсем.

— Но ты собираешься отвезти меня к нему.

Он делает паузу.

— Да.

Теперь моя очередь вздрагивать. Я не скрываю своего лица, не смотрю в сторону. Я позволяю ему увидеть, как сказанное делает меня дешевой и пустой. Я — пластиковая кукла с макияжем и настоящими волосами, предназначенная для мужчин, которые будут мною играть. Мне больно больше, чем я могла подумать. Я представляла, как меня поймает Байрон, или один из его людей. Я никогда не думала, что все будет вот так. Не думала, что это будет предательством.

— Так что теперь будет? — спрашиваю я безучастно. — Ты приведешь меня к Байрону, и что? Вы трахнете меня вдвоем? Это конец игры?

— Я не собираюсь причинять тебе боль, — говорит он с такой спокойной решимостью, что я почти верю ему.

— Ты уже это делаешь.

И вот тогда на нас сыпется град из пуль.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Стекло бьется.

Я почти не понимаю, что происходит, но Кип кричит на меня.

— Ложись!

Он не ждет, пока я повинуюсь. Толкает меня на пол, закрывая своим телом. Я прижимаюсь лицом к полу, пока мозг находится в состоянии шока. Все, что я чувствую, это тяжесть его тела, его жар. И песок на полу. Сейчас эти жесткие крупинки ничего не значат, но я не могу не задумываться об этом. Разве пол не был гладким? Я ведь танцевала всего две минуты назад. Это кажется нереальным. Я был счастлива две минуты назад.

Я верила, что Кип защитит меня… Две минуты назад.

Тогда я понимаю, что это не песок, не кусочки отколотого бетона. Это крошечные осколки стекла, и они впиваются мне в щеку.

Этого достаточно, чтобы вернуть меня в реальность. Я в опасности. Кто-то стреляет по нам.

— Кто они? — спрашиваю я, хотя это кажется довольно очевидным. Больше охотников за головами. Другие наемники. Другие убийцы. Но зачем им стрелять в Кипа? Он же один из них.

— Мы должны уйти отсюда, — кричит Кип. — Здесь негде спрятаться.

Он прав. Узкие колонны нас абсолютно не защищают. Кип вытаскивает меня из бального зала. Я спотыкаюсь, но он ловит меня, закрывая своим телом, когда трава взрывается фейерверками у наших ног.

Он что-то держит. Что это? Лунный свет отражается от гладкого черного дула.

Пистолет.

Почему у него пистолет? Он планировал стрелять в меня? Но нет, тогда он не смог бы вернуть меня своему брату в качестве живого приза. Я едва сдерживаю всхлипывание. Сейчас я должна бежать. Должна выжить. Словно взойти на ослепляющую сцену. Бежать сквозь стену пуль.

Кип отстреливается, и это дает нам шанс добраться до байка. У меня нет времени думать.

Только этот момент. Только бег.

Мы добираемся до мотоцикла и запрыгиваем на него. Затем создаем облако пыли и исчезаем вниз по склону. Мое сердце грохочет громче двигателя. Я цепляюсь за Кипа, крепко обнимая, прижимаясь к нему телом, когда мы опускаем ноги на подставки и отрываемся на ярды, на мили от преследователей.

Я знаю, что не могу ему доверять. Знаю это как никогда, но прямо сейчас у меня нет выбора. Я не могу остаться там и поймать пулю. Не могу спрыгнуть с ускоряющегося мотоцикла. Нет никакого моего согласия на то, чтобы сидеть здесь и дышать его чистым ароматом из пота и кожи. То, что я наклоняюсь к нему, подражая его силе, абсолютно против моей воли.

Мы возвращаемся туда, откуда приехали, линия деревьев меняется на темные здания с запертыми дверями. Мой разум галопом несется от того, что только что произошло, но слова здесь покажутся слишком громкими. Ветер — словно вопль в моих ушах. Это как быть под водой. Мы не едем: мы плаваем, поднимаемся со дна, надеясь, что вовремя достигнем поверхности.

Я задыхаюсь, когда Кип останавливает мотоцикл. Паника не замедляется ни на йоту. Во всяком случае, поездка по дорогам вызвала во мне выброс адреналина. И страха.

— Не прикасайся ко мне, — говорю я. — Не прикасайся. Не трогай меня!

Его глаза отражают беспокойство, но он не оглядывается дико, не приседает за зданием. Нет, есть только я, и он выглядит обеспокоенным. Кип обходит байк и заключает меня в объятья.

— Эй, — он притягивает меня к груди, и я поворачиваюсь лицом к нему. Поцелуй приземляется мне на макушку. — Теперь ты в порядке. Ты в порядке.

Но я не в порядке. Я не могу опередить пулю. Не могу обогнать мотоцикл.

Не могу обогнать его.

Слезы текут по моим щекам, и я чувствую, что контроль ускользает.

— Почему они стреляют в нас? Я думала, что мы нужны им живыми, если они собираются получить деньги. Или Байрон просто выставил мишени на наших спинах?

— Мне нужно, чтобы сейчас ты мне доверилась, — говорит Кип.

Я качаю головой. Никоим образом. Довериться? Он потерял на это право.

И, честно говоря, я даже не знаю, как это делается.

Поэтому я не говорю ему правду. Вместо этого я отшучиваюсь. Вот так просто.

— Хонор, — говорю я с фальшивым смехом. — Это мое имя. Хонор — как честь.

И затем я не могу перестать хохотать, потому что это чертовски смешно. Стриптизерша, имя которой означает «честь». (прим. пер.: «Honor» в переводе с английского «честь»).

У моей матери, должно быть, были такие большие надежды на меня, раз она назвала меня так. Что, она думала, я буду делать с этой жизнью? Кем, она думала, я буду? Я смеюсь, словно плачу, и все еще не могу остановиться.

Я окрашиваю его футболку в темно-серый цвет, приклеиваю ее к широкой груди своими слезами. Я не оставляю его равнодушным этими протяжными рыданиями, которые сотрясают мои плечи, и его тоже. Я ненавижу его, но позволяю ему успокоить себя. Кип проводит рукой по моим волосам, бормоча успокаивающие слова, которые я не могу понять. Они все равно не имеют значения. Я не Хонор. Я перестала быть ею в тот день, когда сняла с себя одежду на этой сцене.

Теперь я Хани.

Как «Гранд»: однажды был красивым, однажды был сильным. Построен для величия.