Множество жизней Элоизы Старчайлд

– Но я делаю этот подарок всему сестричеству, – сказала Марианна. – С тем условием, чтобы вы использовали их, когда они вам понадобятся.

Мать Мария, заинтригованная, развернула упаковку.

– Очки!

– Они сделаны парижским изготовителем линз, – сказала Марианна, – специально для пожилых людей, которым становится сложно читать при свечах. Примерьте. – Она взяла очки и завела дужки матери Марии за уши. – У вас с собой псалтырь?

Аббатиса дрожала. Она вытащила маленький томик из кармана своей рясы.

– Прочтите.

Мать Мария открыла книгу.

– Si ambulavero in valle mortis, non timebo malum, – вслух зачитала она.

– Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла [33] , – вторила ей Марианна.

Мать-настоятельница сняла очки и бережно завернула их в бумагу.

– Спасибо тебе, дитя мое.

– Вы оставите их?

– Я буду беречь их, чтобы любая из наших сестер, которой они понадобятся, могла ими воспользоваться.

Из часовни было слышно, как хор репетирует песнопения к вечерне.

33

* Ветхий Завет, «Псалтырь», Псалом 22.

– Сестра Натали по-прежнему хорошо поет, – заметила Марианна.

– Бог наградил ее любовью к пению, – согласилась монахиня.

– Я нашла этого мужчину, – сказала Марианна. Она отвела взгляд. Сад аббатисы радовал глаз особенной, строгой красотой. Над виноградом кружили пчелы.

– Мужчину из твоих снов?

– Его самого.

– И что ты планируешь делать?

Возможно, дело было в интимной обстановке сада. Возможно, в тропинке, петлявшей между зелеными грядками, как древняя тропа. Возможно, в голосах хористок.

– Я не знаю, – призналась она, неожиданно для себя.

– Mihi vindicta, ego retribuam, dicit Dominus, – процитировала настоятельница.

– Мне отмщение, Я воздам [34] , – прошептала Марианна.

– Говорит Господь, – добавила настоятельница, заканчивая фразу. – Отмщение не принадлежит нам, дитя мое. Оно принадлежит только Ему.

Хор пел «Te Deum», и Марианна различала отдельные голоса. Голос сестры Агаты, подобный колокольному звону. Чистый. Звучный. Басовитый голос сестры Марии Франс.

34

Новый Завет, Послание к Римлянам, гл. 12.

– Ты поешь как мужчина, – часто говорили ей.

Голос сестры Марии Элизабет переливался, словно ее коснулся ангел. Сестра Эдит во время крещендо надрывалась так, что ее голос звучал как призыв к оружию.

– Я слышу каждый голос, – сказала Марианна.

– Без тебя они изменились.

Может ли это быть правдой? Может ли целый хор пострадать от потери одного голоса?

– Я бы хотела кое-что вам рассказать, матушка. Но это очень длинная история.

– У нас есть время до вечерни.

– И мне скоро пора возвращаться, – сказала Марианна. Она выдохнула и перевела взгляд на серые холмы на востоке.

Здесь она чувствовала себя как дома. Как просто было бы сейчас остаться здесь. И никогда не встречаться лицом к лицу с Эгльфином. Никогда не волноваться о фамильных сокровищах. Никогда не притворяться кем-то, кем она не являлась.

– Кто меня вынул? – спросила она. – Кто вынул меня из живота моей матери?

– Мать-настоятельница, – ответила мать Мария. – Которая была нашей аббатисой до матери Руфи, которая была до меня. Ее звали мать Мария-Клод – почти моя тезка.

Марианна кивнула.

– Моя мать, находясь в заточении, сумела оставить послание аббатисе. Через служанку она молила мать Марию-Клод спасти ее ребенка.

– Насколько я знаю, так и было.

– Так и было.

И Марианна рассказала матери Марии из Монастыря дождей историю Элоизы Фушар. Она рассказала ей об Анноне, Жаке-Этьенне Монгольфье и воздушном шаре, парящем над крышами Парижа. Рассказала о встрече Элоизы с Жаном Себастьеном Монбельяром, об их роскошной парижской свадьбе, о замке в окрестностях Дижона. Марианна рассказала ей о визите санкюлотов и о том, как все здоровые мужчины в имении отправились служить Республике; о том, как Жан Себастьен, Элоиза и Сильвия уехали из поместья в двух открытых ландо, навьюченных сундуками, полными сокровищ, и о монетах, зарытых в винограднике на случай чрезвычайной ситуации; о том, как скрывалось их небольшое семейство, пока они не были разоблачены Родериком Эгльфином. Поколебавшись, она подробно рассказала и об отношении к Элоизе со стороны Эгльфина: о таких вещах не принято говорить с монахинями; но без этого мать Мария не поняла бы ее мотивов.

– Эгльфин насиловал Элоизу, – призналась Марианна. – Ежедневно. Снова и снова. Он брал ее силой, он избивал ее. У нее были переломы по всему телу. Ее морили голодом. Ей отрезали язык, чтобы заглушить ее крики, чтобы она никому не смогла поведать свою историю. А когда стало заметно, что она в положении – когда по закону ее должны были помиловать, – тогда Эгльфин лично организовал, чтобы ее доставили на площадь Моримон, и стоял рядом с эшафотом, когда падало лезвие гильотины. Вот этого мужчину я хочу убить, матушка, и да простит Господь Бог мою душу, я это сделаю.

Они посидели молча.

– Как ты можешь быть в этом уверена? – спросила настоятельница, когда тишина стала невыносимой. – Это всего лишь твои сны. Они могут оказаться фикцией. Плодом твоего воображения.

– Тогда откуда я знаю столько деталей? – отвечала Марианна. – Откуда я знаю о воздушном шаре, о виноградниках, о большом доме в поместье? Откуда я знаю об этом? – Она вытащила руку из кармана и разжала кулак. На ее ладони лежала золотая монета. – Это было зарыто в том самом месте, которое я видела во сне. Вот, возьмите. – Она вложила монету в руку матери Марии. – На нужды монастыря.

– Не пытайся купить мое благословение, – тут же ответила настоятельница и вернула монету Марианне в карман. – Ни деньгами, ни очками. Благословение Господа не продается. Non occides. «Не убий». – В ее голосе звучало недовольство.

– Non occides, – эхом повторила Марианна. – Шестая заповедь. Но как же пятая? «Почитай отца твоего и мать твою»? Бог поставил ее выше шестой. Зачем Он это сделал, если не хотел, чтобы она имела приоритет? И как я должна чтить мать, которую знаю только из своих снов, когда ее убийца и насильник живет, здравствует, гуляет и хлещет вино всего в часе езды отсюда? Чту ли ее, оставляя его в живых?

– Это Бог оставляет его в живых, дитя мое; Бог распоряжается жизнью каждого из нас. Господь знает, что мир – опасное место, и мы здесь только по Его милости. Ни одна заповедь не превосходит другую. Каждая есть абсолютная истина. Нельзя нарушить одну заповедь, чтобы исполнить другую.

– Тогда что мне делать, матушка? – В глазах Марианны стояли слезы. – Зачем мне эти воспоминания, если не затем, что Элоиза требует отмщения? Зачем?

В часовне хор пел «Agnus Dei».

– Возможно, Господь испытывает тебя, – предположила мать Мария.