Множество жизней Элоизы Старчайлд

– Я специализируюсь на социальной истории Франции в ранние годы Первой республики.

– Ну, понятно. – Ответ Камиллы звучит пренебрежительно. – Между тем, я специализируюсь на палеонтологии – я изучаю окаменелости. – Она машет рукой. – Я делаю это не для того, чтобы получать государственную зарплату. Мне не нужна зарплата. Но каждый человек должен быть экспертом в каком-то вопросе, и палеонтология меня более чем устраивает. Итак, позволь задать тебе вопрос, Галлея Гашек. Какова была великая цель амфицелия? Ты не знаешь, что это за существо? Что ж, ты не одинока. Это динозавр, которого мы знаем по одной-единственной окаменелости, и то, эта окаменелость исчезла. Рассыпалась в пыль несколько столетий назад, и эта пыль была сметена и отправлена на свалку. Вот и почему существовало на свете это бедное животное? Какому высшему замыслу способствовали тысячи поколений амфицелиев? Они искали себе пропитание, откладывали яйца, растили детенышей, отбивались от хищников, и бог знает, как долго им это удавалось. Возможно, миллион лет. Мы не знаем. Это могло быть самое крупное наземное животное, которое когда-либо существовало. Возможно, самое большое во всей вселенной. И, возможно, так и было. Мы никогда этого не узнаем. Но не спрашивай почему. Нет никакого «почему». Он был. А потом его не стало. То же самое относится и к нам.

Галлея молчит. Что-то в ответе Камиллы задевает ее. Но она не отвечает. Конечно, у вселенной нет цели. Она это знает. Но всякая мелочь играет свою роль в общей картине мира. Это она тоже знает. «Если бы динозавра Камиллы не существовало, возможно, нас бы тоже не существовало», – думает она. Слова вертятся у нее на кончике языка, но она сдерживает их.

– А как же воспоминания… – говорит она вместо этого.

– А что – воспоминания?

– У них есть цель. Неужели ты этого не чувствуешь? – Галлея пытается нащупать объяснение, она чувствует, что вот-вот дотянется до чего-то, придет к пониманию, которое все это время было вне ее досягаемости.

– Воспоминания хороши, когда я забыла, где оставила ключи, – говорит Камилла. – Не знаю, какая польза от воспоминания о собственной смерти при родах, как было в 1886 году. Или об утрате ребенка, которого унесла оспа. Что тоже было. Или о двух сыновьях, погибших за три недели битвы на Сомме.

– Соболезную, – говорит Галлея.

– Не стоит. Я тоже могла бы сказать, что соболезную всем ужасам и скорбям, которые тебе, несомненно, приходилось испытать за всю многовековую историю твоей памяти, но кому и какая от этого польза?

– У меня была предшественница, которая говорила: «Все это в прошлом», – говорит Галлея. – Все это в прошлом.

– Она была мудрой женщиной, – соглашается Камилла. – Как ее звали?

– Франциска Немцова.

– Тебе стоит прислушаться к ней. Написанное раз перстом всевышним не обернется вспять [40] .

– Это цитата?

– Да.

Камилла глубоко затягивается сигаретой.

– Позволь мне рассказать тебе об окаменелостях, – говорит она. – Они – маленькие тени прошлого. Отголоски. Открытки от существ, которых мы никогда не увидим, присланные нам из прошлого, такого далекого, что это не укладывается в голове. Не до конца. Мы с тобой храним триста лет воспоминаний, Галлея Гашек. Столько нет ни у одного из ныне живущих людей – ну, насколько нам известно. Представь, что за каждый день твоих прошлых жизней ты проживаешь тысячу лет. Нам было бы больше ста миллионов лет. Но амфицелиям двести пятьдесят миллионов лет. Вот почему я изучаю ископаемые, Галлея. Вот почему моя специальность – не революция, не война и не фильмы Франсуа Трюффо. Ископаемые позволяют мне взглянуть на мои воспоминания в масштабе вселенной. Они говорят мне, что и я, со всей моей многовековой памятью, не более чем бледная тень в пейзаже времени. – Она тянется через стол и кладет свою ладонь на руку Галлее. – Не позволяй недавней истории ввести тебя в заблуждение. Революция, террор, Третья республика, мировые войны, пыльные бури, великий голод – все это песчинки на пляже длиной в миллион километров. Настанет день, когда абсолютно каждое из этих событий будет забыто, и все наши истории и воспоминания рассыплются в пыль, как останки амфицелия.

40

Фрагмент из рубаи Омара Хайяма в английском переводе Э. Фицджеральда.

Галлея кивает.

– Выходит, только настоящее имеет значение? – спрашивает она.

– Ну конечно. В прошлом нет боли. Только в настоящем.

– А в будущем?

– А его не существует. Только это самое мгновение. Только оно реально. – Камилла тушит сигарету. – Я должна идти, – говорит она. – А это я оставлю на потом.

Она прячет остаток потухшей сигареты в сумочку.

«Выходит, будущее все-таки существует», – думает Галлея. На словах Камилла может это отрицать, и тем не менее, она хранит недокуренные сигареты. Галлея как наяву слышит в своем сознании слова матери Марии из Монастыря дождей: «Не думай о завтрашнем дне, – говорила она. – Нам сполна хватает проблем сегодняшних». Но и она копила монетки с блюдца для подаяний на грядущие черные дни.

– Ты ни о чем не хочешь меня спросить? – интересуется Камилла.

– А есть о чем? – Галлея витает мыслями где-то в далеком прошлом.

– О твоей доле сокровища? – Старое, морщинистое лицо расплывается в улыбке. – Разве не за этим ты здесь?

– Я об этом как-то не задумывалась, – говорит она, и это честный, хотя и неожиданный ответ. – В первую очередь я просто хотела с тобой встретиться.

– Ну да. – Камилла опускает брови. Она достает из сумочки конверт и протягивает его через стол. – Часть пришлось потратить, – говорит она. – Каждый год мы делали вычеты за аренду хранилищ.

– Ясно.

– Одна из моих предшественниц подарила своим сыновьям по бочонку золота – из твоего хранилища.

– Я понимаю.

– И тем не менее, думаю, ты будешь довольна тем, что осталось. Ты удивлена? Ты ожидала, что для тебя там ничего не осталось?

Галлея качает головой.

– Столько времени прошло, – говорит она. – Я старалась не зацикливаться на мыслях об этом. Но я много думала о сегодняшнем дне. Можно сказать, я думала о нем семьдесят пять лет. Встреча с потомками Сильвии. Я никогда не могла до конца в это поверить.

– Благодари Сильвию, – говорит Камилла. – Когда монеты из-под виноградного куста пропали, она поняла, что ребенок Элоизы, скорее всего, выжил, и позаботилась о том, чтобы оставить вам половину денег. Как могли мы обмануть ее ожидания? – Она постукивает пальцами по конверту. – Банк теперь называется «Перигор & Ко». Найдешь его по адресу: улица Фобер-дю-Лак в Невшателе. Это настоящий, традиционный швейцарский банк. Тебе нужно будет показать это письмо и сертификат о допуске месье Готхарду. Обязательно заблаговременно запишись к нему на встречу. От учетной записи есть два пароля. Один из них – день рождения Элоизы. Второй – слова, которые ты процитировала в церкви. «Если вы будете прокляты, то будем же прокляты вместе». Я обычно вскрываю по одной бочке за раз, когда у меня возникает потребность в средствах. Мне нравится чувство удивления, которое я испытываю, когда открываю крышку и обнаруживаю, что кроется внутри. Мне уже довольно давно не нужно было открывать новых бочек. У меня осталось еще шестнадцать запечатанных.

– Шестнадцать! – удивляется Галлея.

– У тебя осталось тридцать шесть.

Вместе они направляются в сторону Анноне.

– Вот и мой дом, – говорит Камилла. Они остановились перед величественным зданием, частично скрытым за деревьями и высокой стеной.

– Ты живешь здесь?

Морщинистое лицо Камиллы хмурится.

– Где же еще мне жить? Ты что, не узнаешь дом?

– Конечно, узнаю! Это дом, где родилась Элоиза.

Камилла кивает.

– Здесь она выросла, – продолжает Галлея. – Здесь познакомилась с семьей Монгольфье. Маршрут, которым мы только что шли… Дорога от церкви…

– Да, дитя мое. Дорога домой из церкви. Когда-то они совершали этот променад вместе. Это родовое гнездо нашей семьи, Галлея. Дочь Сильвии, Луиза, вернулась в Анноне после смерти матери и купила этот дом на деньги из банковского хранилища в Невшателе. Ты, Галлея, ты проживала жизни в Лондоне, Нью-Йорке, и бог знает где еще, но мы… мы оставались дома. Луиза и все ее дочери, с тех пор и по сей день, включая меня. Все это время мы были здесь.

Иногда Галлея чувствует, что ее жизнь подобна урагану, буре в океане, а сама она не более чем бутылка, дрейфующая в волнах и пене, хрупкая, неподвижная, подчиняющаяся только прихотям ветров и приливов, перебрасываемая с одного дальнего берега на другой. А Камилла пустила корни в маленьком местечке, которое дало жизнь им обеим. Катя показывала Милану этот дом. «Хочешь, сходим, посмотрим на дом?» – спросил он. Но Катя сказала, что она не готова. Да и ребенок был уже на подходе.

– И ты никогда не хотела посмотреть мир? – спрашивает Галлея.

Память рисует перед глазами огромную статую, растущую в нью-йоркской бухте, слонов на Пятой авеню во время парада в День благодарения. Она ощущает давку толпы на Оксфорд-стрит. Чувствует зловонные запахи венской канализации. Видит рысь в Высоких Татрах, и даже кисти на ее ушах, колышущиеся на горном ветру. Слышит звон колоколов в Праге.

– Наш маленький городок вполне хорош собой, – говорит Камилла. – Это место, где я чувствую себя как дома. Тебе тоже нужно найти такое место, Галлея. Ты уже много их перевидала. Где ты сейчас живешь?