Множество жизней Элоизы Старчайлд

– Тогда нужно повесить на стену мемориальную доску, – говорит Бруклин. Ей шестнадцать. У нее темные брови и венгерский, цыганский цвет лица. Она понятия не имеет, что молодой человек за столом настолько увлечен ею, что каждое ее слово, каждый кивок головы, каждый взмах ресниц может причинить ему физическую боль или вознести на седьмое небо. – И написать: «Раньше здесь жили ведьмы».

– А может, и до сих пор живут, – говорит бабичка Галлея. Она кладет на стол свою костлявую руку. – Я тоже слышала эти предания, – добавляет она.

– Не верь всему, что тебе рассказывают, – говорит Фань Ли юноше, но говорит по-доброму. Она протягивает руку и ерошит ему волосы. – Это суеверная страна. Люди здесь во что только ни верят. А я тебе так скажу: верь тому, что видишь глазами, но не верь тому, что слышишь ушами.

Юношу зовут Халид. Он бежал сюда от сирийских пыльных бурь, когда ему было шесть лет, и почти два года ни с кем не разговаривал. Он живет у словацкой семьи в попрадской многоэтажке, и когда он говорит о своей бабушке, то имеет в виду словацкую бабушку, которая воспитала его как родного внука, а не одну из тех, которые остались в Сирии. Сейчас ему семнадцать, и он настоящий словак во всех проявлениях, кроме внешности. Уже почти год он работает с коровами на ферме Немцовых. Его восхищает здесь все, буквально все: пейзажи, большие послушные коровы, беззаботная компанейская атмосфера на ферме, многообразие звучащих вокруг языков, отсутствие строгих правил, любовь, незримо просачивающаяся в каждый разговор. Словно он шел-шел и нечаянно набрел на настоящий рай. Так он себя здесь ощущает.

Бруклин – албанка, румынка, турчанка и еще бог знает кто. Она живет на ферме с пяти лет. А до этого воспитывалась в детском доме. Она тоже дитя гигантского пыльного котла. Выжившая в нем. В ее натуре есть что-то неукротимое. Она коренастая и сильная. Мешки кукурузы с мельницы она таскает на своих плечах так же легко и уверенно, как и мальчишки. Возможно, еще увереннее. Она не расчесывает волосы, но завязывает их в хвост цветными лентами. Она громче всех на ферме смеется и громче всех плачет.

– Мой отец – ураган, – говорит она людям, – а мать – грозовая туча. А я – молния.

В Татрах есть те, кто верит в эту сказку уже потому, что в Бруклин угадывается что-то иномирное. Этот блеск в ее глазах не может быть ничем иным, кроме как молнией. Эта стихия, эта энергия может быть только ураганом. Она хочет поехать в Монголию, где хотят высадить сто миллиардов деревьев. В Монголии и Казахстане свободного места хватит на все сто миллиардов, но нужны рабочие руки. Срубленные деревья запекают в каменных печах, чтобы получить древесный уголь, и закапывают этот уголь глубоко в землю. На то, чтобы восстановить природный баланс, уйдет тысяча лет, но Бруклин уже сейчас говорит об этом со страстью, восхищающей бабичку Галлею.

– Иногда приходится строить планы на тысячу лет вперед, – говорит Бруклин, и Галлея соглашается.

– Вот исполнится тебе восемнадцать, – обещает ей Галлея, – тогда можешь уезжать, заручившись благословением всей семьи.

На ферме есть и другие дети. Некоторые из них собрались за столом на завтрак. Другие заняты работой. Фань Ли, высокая и стройная как деревце. Ей девятнадцать, и она самая старшая из тех, кого Галлея зовет внуками. Когда Фань Ли попала сюда из военного Китая, откуда ее увезли в возрасте всего трех лет вместе с тысячей других детей-сирот, искавших теперь новый дом, Галлее было шестьдесят четыре.

– Я слишком стара, чтобы ты называла меня мамой, – сказала Галлея Фань Ли. – Зови меня бабушкой – или «бабичкой», по-словацки.

За завтраком они говорят на чешском языке, в обед – на французском, а по вечерам – на английском. Так повелось на ферме Немцовых с тех пор, как у них поселилась Фань Ли, и дети никогда не пытаются оспорить странный распорядок, хотя фермерам вроде Халида, Миро и Андреаса его соблюдение дается с трудом.

– Жаль, что мы совсем не знаем китайского, – сказала Галлея Фань Ли, когда девочка впервые попала на ферму. – Я бы хотела, чтобы ты сохранила язык, который знала с рождения.

Но память Галлеи не хранит слов на этом языке. Поэтому раз в неделю Фань Ли посещает кантонскую семью, живущую в Попраде, для изучения китайского. Сейчас она свободно говорит на четырех языках. Она носит узкие очки на кончике носа и похожа на молодую юристку в черной юбке, облегающей фигуру, и кожаных сапогах. Она помогает на ферме, но только тогда, когда это необходимо. А вообще, она художница. Она создает произведения искусства из местных камней. Она раскрашивает их пейзажами Татр и продает на попрадских рынках. Ее девушка живет в Праге и работает медсестрой. Они встречаются уже год.

Милану всего десять. Его спасли с лодки, плывущей из Ливии, и отправили в Попрад. Пока что он плохо говорит по-чешски, а по-английски и по-французски – и того хуже. Но он учится.

Мориц – русский. Ему пятнадцать. У него угрюмо сдвинутые брови. Все его мысли заняты девочками. Он напевает под нос итальянские песни. Плачет чуть что.

– Постарайтесь не огорчать Морица, – обычно предупреждает Галлея семью. – Он очень ранимый.

Но в пятнадцать лет все ранимые.

Мориц набивает рот едой, торопясь раньше всех выйти из-за стола.

– Не торопись, – упрекает его мама Сара. – Потом живот будет болеть.

Шиллинг – англичанка. У нее кожа бледная как мел, и волосы рыжие, как осень. Ей двенадцать. Она читает «Грозовой перевал». По третьему кругу.

За столом сидят и другие. Скотник Миро, который ведет себя как член семьи, и однорукий Андреас, заведующий молочным хозяйством, который делает масло и мороженое, и мама Сара Уиллис из Белфаста, которая попала на ферму в качестве няни для Фань Ли, а теперь присматривает за домом и играет роль матери для всех здешних детей, и пан Черни, который заходит раз в неделю, помогать с бухгалтерией. Иногда людей бывает больше. Иногда меньше. Завтрак на ферме Немцовых – величина переменная.

Прошел год с тех пор, как умер Карло. Фактически он стал для Галлеи мужем, хотя официально они так и не поженились. Но почему это должно иметь значение? Когда Карло появился на ферме, ей было сорок четыре. Ему – глубоко за пятьдесят. У него уже были взрослые сын и дочь, которые разъехались по разным городам. Кто-то из них работал врачом. Кто-то – нет.

Галлея сидит в самом конце длинного стола, у окна. Это ее место; она облюбовала его так давно, что никто уже и не помнит, было ли когда-то иначе. У нее удобное кресло с подлокотниками. На сиденье лежит любимая подушка, продавленная точь-в-точь по форме ее ягодиц. Бывают дни, когда она может просиживать здесь часами. Время от времени кто-то из новичков, ничего не подозревая, усаживается в кресло Галлеи (когда ее самой нет в комнате), и тогда все взгляды устремляются в его сторону.

– Мы бы на твоем месте здесь не сидели, – говорит семья. – Это кресло бабички.

Галлея не рассказывает о своем даре. Зачем? Что толку будет, если весь мир узнает о нем? Когда она умрет, все ее внуки унаследуют по бочонку золота из банковского хранилища в Невшателе. Остальное отойдет организации по защите дикой природы. Миру нужно больше дикой природы.

Ферму никогда не продадут. Она навсегда останется в собственности траста, который будет присматривать за ней до скончания веков. Любой член семьи, а также их наследники и потомки смогут здесь поселиться. Сейчас их хозяйство занимает две тысячи гектаров. Галлея скупила все фермы в долине.