Модификации романной формы в прозе Запада второй половины ХХ столетия
Шрифт:
ВВЕДЕНИЕ
Посвящаю дочери Лене
«По широте и глубине перемен во всей человеческой жизни нашей эпохе принадлежит решающее значение» [1] . Это утверждение К. Ясперса в середине XX века отражает состояние всех, разноуровневых и разноприродных, сфер бытия в нашем столетии: и в его частном, и в его целом. Этот процесс охватывает все известные искусства новейшего времени, их жанровые разновидности и модификации художественных форм. В словесном творчестве впрямую относится к роману, природе которого присуща энергия неисчерпаемых изменений. Поэтому жизнедейственна и в конце столетия мысль М.М. Бахтина: «Роман — единственный становящийся и еще не готовый жанр» [2] . С этим связана и постоянно констатируемая и писателями, и исследователями невозможность дать определение романа [3] .
1
Ясперс К. Истоки истории и ее цель [1949] // Ясперс К. Смысл и назначение истории. — М., 1991. — С. 29. Здесь и далее в библиографических сведениях в квадратных скобках указан год написания работы.
2
Бахтин М.М. Эпос и роман (о методологии исследования романа) [1941] // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. — М., 1975. — С. 447.
3
«На сегодняшний день… история романа
На всем протяжении теоретического осмысления романа (а начало его истории, как известно, в новоевропейское время связано с «Трактатом о происхождении романа» (1670) П.-Д. Юэ) просматривается, несмотря на меняющиеся эстетические вкусы, пристрастия и взгляды, несмотря на смену тенденций то к художественной канонизации, то деканонизации, два важных момента. Первый связан с восприятием «романа как целого» и одновременно как «многостильного, разноречивого и многоголосого явления» [4] . В романе, согласно Ф. Шлегелю, «всевозможные стили многообразно сменяют друг друга; из этих различных стилей часто развиваются новые сочетания» [5] .
4
Бахтин М.М. Указ. соч. — С. 75.
5
Из лекций 1803—1804 годов «История европейской литературы» (Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика: В 2 т. — Т. 2. — М., 1983. — С. 100).
А утверждая в «Критических моментах» (1797), что роман — «свободная форма» (выделено мною. — В.П.), в которой «жизненная мудрость нашла прибежище от школьной мудрости» [6] , Ф. Шлегель отмечает то второе свойство романной формы, которое на протяжении всей истории жанра и в творчестве, и в критической мысли присутствует как имманентное ему. Оно запечатлено и в «крылатом» утверждении Л. Толстого (и думается, не случайно в одном из рабочих вариантов к его трактату «Что такое искусство?»): «Роман — та свободная форма, в которой есть место и свобода для выражения всего, что только переживает внутри и вовне человек» [7] . Г. Флобер, которого Ж.-П. Сартр считал «творцом «современного» романа», писателем «на перекрестке всех наших сегодняшних литературных споров» [8] , мечтал написать «Книгу ни о чем», «книгу без внешней привязи, которая держалась бы сама собой, внутренней силой своего стиля», «книгу, которая почти не имела бы сюжета или, по меньшей мере, в которой сюжет, если возможно, был бы почти невидим» [9] . В то же самое время к подобной свободе устремлены и братья Гонкуры, мечтающие создать «роман без перипетий, без интриги» [о чем писал Э. Гонкур в предисловии к роману «Шери» (1884)] [10] .
6
Шлегель Ф. Указ. соч. — Т. 1. — С. 281.
7
Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений. — Т. 30. — М., 1951. — С. 359.
8
Сартр Ж.-П. Идиот в семье. Гюстав Флобер с 1821 до 1857. — СПб., 1998. — С. 8.
9
Флобер Г. Письмо Луизе Коле, 16 января 1852 года // Флобер Г. Собрание сочинений: В 5 т. — Т. 5. — М., 1956. — С. 42.
10
См.: Bourneuf R., Ouellet R. Op. cit. — P. 40.
Эта же мысль о непрестанной и свободной изменяемости формы, творчески воплощенной в «Шуме и ярости», «Свете в августе», «Деревушке», — в утверждении У. Фолкнера, что «каждое произведение диктует свою собственную форму» [11] . Она подтверждена и автором «Хазарского словаря», «предводителем европейского постмодернизма», «писателем XXI века», как его называют, М. Павичем, считающим, что «существующие литературные жанры» не «заданы нам раз и навсегда» и что «всякий материал и всякая тема требует своей, особой и специфической формы» [12] .
11
Фолкнер У. Беседы на семинаре в Нагано [1955] // Фолкнер У. Статьи. Речи. Интервью. Письма. — М., 1985. — С. 178.
12
Иностранная литература. — 1997. — № 8. — С. 242.
В этих двух свойствах: многосоставности, полистилистике и гетерогенности, с одной стороны, и «свободной форме», с другой, — проявилась та множественность уровней романа, которая запечатлевается в таких постоянных эпитетах этого жанра, как «единственный», «уникальный», «универсальный». И ему действительно присуща не только общеэстетическая и общехудожественная, но и духовно-интеллектуальная масштабность. «В каждой культуре есть особая форма эстетической, даже резче, художественной деятельности, в которой человек конкретной эпохи сознает свои нравственные интенции, воображает, отстраняет и остраняет их и — именно на основе такого поэтического остранения — доводит эти интенции до полной силы и ума, обращает их на себя, превращает в феномен самоустремленности», — пишет В.С. Библер. И, исходя из этой посылки, утверждает: «В Новое время — это поэтика романа как коренной нововременной формы соединения эстетических и этических коллизий самоустремления человеческой деятельности. Роман здесь — не только жанр литературы, и даже не только форма поэтики, но и определение основной нравственной перипетии Нового времени» [13] . И хотя этот вопрос требует более углубленной и доказательно-аналитической разработки, неоспорим сам факт утверждаемой универсальной значимости романа в новое и новейшее время.
13
Библер В.С. На гранях логики культуры: Книга избранных очерков. — М., 1997. — С. 253.
Во взаимоотношениях с действительностью и жизнью (причем в их трехмерности прошлого, настоящего и будущего) роману подвластен любой материал и любая проблематика. Романное воплощение имеют все эстетические категории. Роман включает родовые свойства драмы и лирики, «адаптирует» всевозможные литературные жанры, от новеллы и поэмы до драматургической и мемуарной формы. Открытия разных искусств — музыки, архитектуры, живописи, кино — свободно осваиваются романной поэтикой, будь то архитектоника собора, монтаж или контрапункт. Романный текст открыт множеству осваиваемых внелитературных форм (и научному комментарию, и эссе, и структуре словаря). И именно роман свободно может включить в себя свою собственную теорию, увязав ее с романным действием [14] . Роман дает свои жанровые образцы во всех художественных направлениях (барочный роман, символистский, постмодернистский, например). Романная проза использует различные языковые стили (среди них, допустим, научный, публицистический, документальный) и стилизует любой речевой пласт и любой слог литературной речи. И наконец, роман единит в себе все разновидности и свойства художественной формы: синкретизм; синтез образного и понятийного;
«форму содержания» и «форму выражения» [15] ; лирико-поэтическую форму; жизнеподобную и условную; содержательность и саморефлексию формы.14
См. Михайлов А.В. Роман и стиль [1982] // Михайлов А.В. Языки культуры. — М., 1997. — С. 462—463.
15
Подорога В.А. Выражение и смысл. Ландшафтные миры философии: С. Киркегор, Ф. Ницше, М. Хайдеггер, М. Пруст, Ф. Кафка. — М., 1995. — С. 20.
Эти разные «природные» свойства романа — своеобразный многовековой итог, которого достиг роман в XX столетии. «Ситуация, сложившаяся в романе XX в., несомненно сходна с радикальностью ситуации XVII в.: как и в эпоху барокко, в романе наших дней осуществляется поворот, который затронет и существо романа, и существо повествования, и существо слова» [16] . Неоспоримость мысли А.В. Михайлова сопряжена с состоянием складывающегося сознания культуры и человека культуры нашего столетия, которые пребывают в ситуации начала начал, вызывающей необходимость разрыва со «стереотипами здравого смысла» и болезненную «невыносимость» его. Очерчивая эту «ситуацию порога», В.С. Библер утверждает (не без оттенка категоричной парадоксальности): «Назревающий в ХХ веке всеобщий (философский) разум культуры требует такого резкого разрыва с разумом классическим, такой всеобъемлющей логической «трансдукции», которой не было в нашем разумении, наверно, с «осевого времени» кануна античности» [17] . В этой ситуации, как никогда прежде, «в одно логическое пространство стягиваются, сближаются и граничат различные формы разумения, различные актуализации всеобщего, бесконечно-возможного мира, бытия, различные формы бытия индивида в «горизонте личности»: античный эйдетический разум, причащающий разум средневековья, познающий разум Нового времени…», «разум западный и разум восточный» [18] .
16
Михайлов А.В. Указ. соч. — С. 451.
17
Библер В.С. От наукоучения — к логике культуры: Два философских введения в двадцать первый век. — М., 1990. — С. 377.
18
Там же. — С. 378.
«Неодномерность» и «радикальность» ситуации в современном романе обусловлены новым романным мышлением, в котором преломляется эстетическое сознание эпохи: «С одной стороны, художественное сознание ХХ в. ощущает бесструктурность и невыразимость современной реальности, невозможность ее объять уже имеющимися поэтическими формулами. С другой — остается неодолимым стремление художника преобразовывать хаос в порядок, воспарить «над схваткой, превзойти эпоху в непреложных и емких формах художественной речи, побеждающую апокалипсическую психологию. Эта дилемма во многом проявляется в художественных тенденциях, обозначившихся в рамках модернизма и постмодернизма» [19] .
19
Кривцун О.А. Эстетика. — М., 1998. — С. 418.
Но неоспоримо и то, что «онтологически культура — не что иное, как внесение в мир смысла и уже одним этим — изменение мира и самоизменение субъекта культуры» [20] . Продолжение этого стремящегося к целесообразности культурного смысла — достигаемый только искусством творческий смысл. «Человек стремится упорядочить свою жизнь, придать ей устойчивый смысл; культура собирает и организует все смыслы, приводит их в завершенную систему. Искусство работает с этими смыслами как со своим материалом, его задача — пережить смысл культуры как смысл сотворенный и творимый, живой, не исчерпанный никакой окончательной формулой, как смысл, постоянно заново рождающийся и обновляющийся в диалоге творческого субъекта с культурой» [21] .
20
Баткин Л. Неуютность культуры // Баткин Л. Пристрастия: Избранные эссе и статьи о культуре. — М., 1994. — С. 14.
21
Рымарь Н.Т., Скобелев В.П. Теория автора и проблема художественной деятельности. — Воронеж, 1994. — С. 243.
И здесь на первый план выдвигается эстетическая проблема. «Литературное произведение представляет собой на одном уровне словесный материал, на другом — поступки, поведение человека, на третьем — его мировоззрение, — пишут американские теоретики литературы Р. Уэллек и О. Уоррен, — но ведь все это существует помимо литературного произведения, бытует в иных формах. В стихотворении же или романе, если это истинное произведение искусства, эстетическая цель объединяет их в сложное полифоническое целое» [22] . Для современного (и новейшего) искусства эстетическая проблема — не только вопрос художественного преображения «действительности» в творчестве. А в первую очередь — вопрос художественной формы.
22
Уэллек Р., Уоррен О. Теория литературы. — М., 1978. — С. 259. Опубликованная в Нью-Йорке в 1956 году (и переведенная на русский язык с «изменениями»), эта работа американских литературоведов до сих пор не утратила своей научно-теоретической значимости.
Собственно, под знаком формы проходит весь XX век как литературная эпоха. И в творчестве, и в теории творчества [23] . Едва ли не все самые кардинальные вопросы современного творчества — скажем, самовыражение художника, индивидуальное художническое видение, авангардность (в широком и разнозначном смысле этого слова) и новаторские устремления — если всецело и не сводятся, то всегда осмысливаются (и решаются) в соотнесенности с формой произведения [24] . Так, один из французских «новороманистов» М. Бютор в статье со значащим названием «Роман как поиск», осмысливая проблему «роман и действительность», связанную с реализмом в творчестве, полагает, что в «процессе освоения нами действительности» поиск новых форм имеет триединую значимость: «открытия, освоения и воплощения (de d'enonciation, d'exploration et d'adaptation)». И «открытия в области формы не только не противоречат реализму… напротив, являются conditio sine gua non («непременным условием». — В.П.) новых достижений реализма» [25] .
23
См.: Form of Modern Fiction / Ed. by William Van O'Connor. — Minneapolis; L., 1948; Boulton M. Op. cit.; Stevick Ph. The Theory of the Novel. — N.Y.; L., 1967; The Contemporary English Novel. — Str.-upon-Avon; L., 1979; Tadi'e J.-Y. Le roman au XX4 si`ecle. — P., 1990; Затонский Д.В. Век двадцатый. Заметки о литературной форме на Западе. — Киев, 1961; Затонский Д.В. Искусство романа и ХХ век. — М., 1973; Днепров В.Д. Черты романа ХХ века. — М., 1965; Днепров В.Д. Идеи времени и формы времени. — Л., 1980; Зверев А.М. Дворец на острие иглы: Из художественного опыта ХХ века. — М., 1989.
24
Немаловажный факт в этой связи — осмысление А. Рене и А. Робб-Грийе новаторских попыток в фильме «В прошлом году в Мариенбаде» (1961) «построить… произведение не на основе «повествования», а на другой структурной основе, «создать формы, способные увлечь зрителя как бы безотчетно, одной лишь силой построения, помимо всякого ее внешнего значения»: «Подлинное драматическое напряжение, подлинная страсть, возможно, связаны не с пресловутым, фабульным «содержанием», а с неповторимым способом воздействия на чувства: слух, зрение» (Ален Рене / Сост. и пер. с фр. Л. Завьяловой и М. Шатерниковой. — М., 1982. — С. 168).
25
Судьбы романа: Сборник статей. — М., 1975. — С. 196—197.