Мое идеальное убийство

* * *

Липкое, тянущее предчувствие беды появилось в животе Бориса, едва он проехал указатель на Безымянную деревню, за которой была расположена усадьба Беллы. Слишком много машин для этой глуши встретилось по дороге после поворота. В воздухе витало волнение, какой-то нездоровый ажиотаж. Стоящие на обочине местные жители взволнованно переговаривались. Борис чувствовал — в усадьбе что-то случилось.

Подъехав к широко распахнутым воротам, он заглушил мотор и, открыв дверь машины, почувствовал, как в салон ворвался гадкий, кислый запах дыма… Пожар.

Это красиво, наверное, только на картинке в кино, где все не взаправду. В жизни — жуткое, антиэстетическое зрелище, вызывающее ужас или как минимум неприязнь, граничащую со страхом. Особенно мерзкие чувства накатывают, если в пожаре сгорели люди — запах дыма смешивается с запахом паленого мяса, и мозг услужливо дорисовывает все, чего не видят глаза.

На этом пепелище стоял именно такой запах.

Смешавшись с группкой местных баб и мужиков, наблюдающих за работой пожарных на пепелище, Борис разглядывал то, что когда-то было тайным логовом черной вдовы — Беллы.

Местные жители пересказывали друг другу: от веселого желтого дома буквально за двадцать минут остались только черные, дымящиеся обломки да остов огромной старой кирпичной печи. Жар был такой, что листья на деревьях даже в тридцати метрах от огня свернулись и потемнели. К счастью, ближайшие дома деревенских жителей располагались гораздо дальше от усадьбы и не пострадали.

Постройка, которая когда-то была домиком Златы, тоже выгорела полностью. Однако стены остались на месте — дом был только отделан деревом под стиль усадьбы, а внутри состоял из современных негорючих пеноблоков.

Сгорел и злополучный сарай, под которым должна быть яма с трупами. Сомнений не оставалось — это был поджог. Слишком уж далеко сарай был от основных строений, чтобы загореться самостоятельно. Хотя, конечно, Борис не спец… Но, что называется, нюхом чуял — все это не могло быть случайностью.

Пожарные еще поливали из шланга руины то тут, то там. Машины отъезжали и подъезжали — в доступе не было подходящего водоема или скважины, приходилось ездить за водой на соседнюю улицу.

Среди дымных развалин, закрывая нос кто специальными масками, кто рукавом пиджака, ходили полицейские. За домом, подальше от глаз зевак, лежали два черных мешка с телами погибших. Рядом стояла скорая с закрашенными окнами, нервно курил водитель.

По лицам местных жителей гуляли посменно ужас, тоска, горе, сочувствие и осуждение.

— Менты-то давно тут?

— Да минут десять, пожарные вызвали, когда трупы достали.

— Это ж там мать и дочь? — шептались в толпе.

— Ага… обе две! Болезную жалко.

— На коляске которая? А что с ней было?

— Да теперь важно, что ль? Что было, то прошло. Смерть всех лечит.

— Нелюдимые были, с народом не общались, ох, неспроста!

— Прости господи, помилуй душу грешную!

— Да что ты, какая грешная душа у ребенка!

— А этот, Роман-то?

— Этого не видали!

Борис решительно направился к полицейским. Окликнул ближайшего, тот направил к другому:

— Вон, в пиджаке, видишь? Следователь.

Высокий мужчина с желтым от сигаретного дыма морщинистым лицом и с толстой папкой с бумагами под мышкой ковырялся мыском новой туфли в обгоревшей утвари.

— Господин следователь! — окликнул его Борис. И хмурое лицо мужика вытянулось в удивлении. Слово «господин» по отношению к себе он в этой глуши не слышал никогда в жизни. Не встречались ему еще и такие странные типы вроде Бориса.

— Господин следователь, разрешите обратиться?

— Обращайтесь. — Следователь профессиональным взглядом осмотрел Бориса сверху вниз раза два или три. — А вы, собственно, кто?

— Борис Сахаров. — Борис протянул руку. Следователь быстро пожал ее, но все-таки попросил паспорт.

— Следователь Степанов, Евгений Вадимович. Что надо?

— Евгений Вадимович, дело в том, что, по моим сведениям, в этой усадьбе должен был гостить мой отец. Он пригласил и меня. Я только приехал, а тут…

— Так-так, давайте запишем, Борис. Как звали вашего отца? Понимаете, такое у нас впервые. Нам нужно будет с вами переговорить, я вас вызову, дадите описание внешности, приметы… Вы успокойтесь, среди погибших мужчин нет. Вы, кстати, знали людей, к которым отец собирался в гости?

— Нет, не знал. Отец сказал, что потом познакомит. А кто погиб, можно узнать?

— Можно, отчего ж. Хозяйка и дочь ее.

— А няня?

— Какая няня?

— У девочки вроде няня была?

— Не знаю. Не видали никаких нянь. Няни — это ваша столичная блажь. Наши нянь не держат, самим на хлеб не хватает… — Следователь окинул Бориса взглядом, в котором читалось: «Зажрались они там в столицах совсем». — Так, сейчас я позову человечка, вас в отдел проводят.

— Евгений Вадимович! — К следователю подбежал молодой опер, бледный, почти синий от волнения. — Вас просят, там… там… — Опер наклонился и что-то прошептал Степанову на ухо, но Борису не нужно было слышать, чтобы понять, что случилось: на обломках сарая двое пожарных и еще один опер разглядывали черный провал в полу, который они только что обнаружили под обломками рухнувшей крыши.

Забыв о Сахарове, следователь поспешил туда. Молодого опера, который явно не удержался от того, чтобы заглянуть внутрь обнаруженной ямы, тошнило. Он едва успел вовремя добежать до кустов чуть в стороне от Бориса и еще утирал испачканный рот рукавом, когда за спиной Сахарова прокатилась волна громкого шепота. Затем, словно слухи летели быстрее звука, Борис услышал где-то вдалеке истошный вой милицейской сирены. Через минуту на всех парах в приусадебный двор въехал старый «бобик», люди во дворе снова зашептались, показывая пальцем: «Вот, вот он! Смотри! Поймали нелюдя! Поймали!» Сквозь стекло машины Борис разглядел силуэт Романа. Из машины выбежал полицейский в форме, нашел глазами следователя, ринулся к нему.

Тем временем кто-то из местных жителей приблизился к «бобику» и заорал, надеясь докричаться сквозь закрытое стекло машины:

— Роман! Ты, что ль, бабу свою убил? А? Отвечай!

Толпа оживилась:

— Слышь! Ты при народе скажи, ты сжег? Или нет?

— Не прячься!

— Ты, нет?

— Девку-то за что?

Было видно, как лицо Романа вытягивается в шоке, как он ошалелыми глазами рассматривает пепелище, которое еще недавно было усадьбой, слушает страшные слова деревенских…

— За что бабу убил, сука?

— Хорошая баба была…

— А девку-инвалидку за что?

Мужики в толпе наглели, не видя полицейского начальства, и, подходя все ближе, сплевывали то ли слюну, то ли злобу, которая начала застилать им глаза, защищая от шока. Роман на секунду вжался в заднее сиденье, затем лбом приник к стеклу машины, вслушиваясь в крики местных. Его губы шептали что-то прямо в стекло, но было не разобрать. Он говорил сам с собой.

— Я слышал, ты вчера орал, что прибьешь ее! Я ментам скажу! — доносилось из толпы.