Мое идеальное убийство

— Ты думаешь, тебя пустят к человеку под следствием? И даже если пустят, с чего это он вдруг именно тебе что-то расскажет? Дурочка.

— Я не знаю, Леня. Но мне кажется, мы сделали ошибку, не расспросив ни о чем местных жителей, когда приехали на пепелище. Мы, конечно, были в шоке, но… В общем, надо попробовать. Глупо шантажировать человека, не зная, важна ли для него эта информация. А если ты попросишь у Сахарова деньги за видео и он скажет, что не заплатит? Ведь связь с ним неочевидна, и он наверняка это понимает. За что ему платить?

— Я не попрусь больше в эти ебеня, чтобы кого-то расспрашивать! И денег нет, — ответил Леня.

— Подожди, давай посчитаем все, что осталось.

Минут пятнадцать они перетряхивали вещи и ощупывали карманы. Кое-как насчитали три тысячи рублей с мелочью.

— Вот и отлично! — обрадовалась Соня. — Мне хватит на самый дешевый билет до Энска, оттуда поймаю попутку до Безымянной деревни и обратно.

* * *

Борис мало что помнил из своего детства в Иркутске. Разве что холодный противный ветер с Ангары, серые дома спального района, где они жили, безликую школу, в которой он держался особняком, ни с кем не общаясь.

После смерти матери в нем самом что-то умерло. Его чувства стали блеклыми, словно холодное, затянутое облаками осеннее небо.

С отцом они никогда не были близки и, надо сказать, ни тот ни другой к этому и не стремились. Александр Сахаров тоже долго отходил от смерти жены и в своем горе совсем не замечал сына. Он нанял ему няню, чтобы она следила за мальчиком, заботилась о нем. Сам же время от времени покупал Борису дорогие подарки, как бы напоминая о своем присутствии в его жизни. Но семьей их назвать было сложно: в большой квартире жили няня и мальчик, на кухне они иногда встречали мужчину, который считался здесь главным.

Когда Борису исполнилось шестнадцать, отец предложил ему пойти вместе на охоту. Борис согласился. Возможность легально убить живое существо — это интересно, это будоражило кровь юноше с рыжими волосами.

Стояла золотая осень.

На удивление погода была безветренной, тихой. Добрались до Байкала, взяли там небольшую лодку, через несколько часов ходу по зеркальной спокойной воде пристали к берегу охотхозяйства. В этих краях водились зайцы, лисы, олени, соболи.

Они шли по узкой тропке к домику местного егеря, и Александр рассказывал сыну:

— Южнее можно и на кабана сходить. Но если тебе охота понравится, я лучше потом возьму проводника, и мы с тобой мотанем на север. Там лоси. А в тундре — дикие северные олени. Но главное, сын, там такая красота! А северных оленей ты вблизи видел?

— Нет, — буркнул Борис.

— О, сын! Они, знаешь, не такие, как в мультиках. У оленя рога — вот такие! — Он показал размер руками. — Когда только отрастают, они мягкие, нежные. Потом становятся твердые, но как будто покрыты шерстью, приятные на ощупь. И нос у оленя такой мягкий-мягкий, шерстяной. Набегается — дышит так тяжело, теплым воздухом в ладонь. Олени трусливые. И чуют заранее свою смерть. Якуты, ханты, ненцы знают, как правильно оленя резать. И деликатес у них такой — свежая оленья кровь. Ее пьют теплой, прям из живого оленя, детям малым дают. В такой крови адреналина много, она на вкус то ли сладкая, то ли соленая, но оторваться невозможно…

Сахаров-старший рассказывал, как однажды попал к коренным ненцам на стойбище. Те как раз резали оленя. Это действо и последующее испитие крови всем семейством, включая двухлетнего мальчишку, произвело на Александра такое сильное впечатление, что он рассказывал сыну об увиденном во всех подробностях: как пахла густая горячая кровь животного, как оставляла на желтых узкоглазых лицах черные пятна, как гасла жизнь во взгляде оленя и как загорались глаза людей.

В какой-то момент Борису показалось, что есть между ним и отцом все-таки что-то близкое, что-то родное. Он смотрел на него, слушал этот жутковатый рассказ и думал, как хотел бы оказаться там, в тундре, с этим семейством и с отцом, хотел бы пить горячую пряную жидкость, вытирая рот рукавом шубы…

Но Александр Сахаров под взглядом сына смутился. Решил, что слишком увлекся рассказом и может напугать, оттолкнуть от себя шестнадцатилетнего мальчика. Он заговорил о какой-то ерунде: об экзаменах, о девчонках, стал неуместно вспоминать молодость, как он веселился до знакомства с матерью Бориса.

Больше Борис его не слушал. Когда отец принял его интерес за страх, он понял раз и навсегда — никогда они близкими людьми не будут.

Что ж, пусть так. Разве у всех детей есть духовная близость с родителями?

Летом, едва окончив школу, Борис напросился со знакомыми экстремалами в поход в тундру, вместе с ними после нескольких суток блужданий нашел кочевую семью ненцев и купил у них оленя. А затем сам попробовал то, о чем слышал несколько лет назад от отца.

Старый шаман, живший с этой семьей, смотрел на Бориса не отрывая глаз. Но подойти решил только в самом конце, когда туристы-экстремалы уже прощались и садились на вездеходы.

— Ты совсем еще мальчик, — сказал шаман, глядя Борису прямо в душу, — но видел такое, чего мальчик видеть не должен. В твоих глазах танец смерти. Будь осторожен.

Когда Борис вернулся после той поездки домой, он долго-долго, может быть, день или два, лежал на кровати, глядя в потолок и проигрывая перед внутренним взором сцену смерти северного оленя. Ему не позволили его резать. У кочующих коренных народов много примет и правил — резать должен был один из них. Но Борис положил руки на сильное, теплое тело зверя и руками слушал, как уходит из него жизнь, как бешено стучит, а затем замедляется сердце… И как прекрасен мир вокруг: пустынные бескрайние поля ягеля, купол неба над головой, юрты ненцев, сами ненцы и даже олень — все было приглушенных серых цветов. И живая черная кровь, горячая, пряная, пьянящая, казалось, светилась. И свечение это было самой жизнью.

Борису хотелось запомнить каждый момент этого действа, каждую деталь вокруг, все свои ощущения.

Шаману с его странными речами Борис тогда ничего не ответил. Ему было все равно, что тот о нем думает.

Ему всегда было все равно, что думает о нем отец.

Ему плевать. На всех.

Что действительно важно? Memento mori.

И еще Белла…

Борис летел в Иркутск в нетерпении — выживший папочка хотел познакомить его со своей невестой.

* * *

Борис шел по улицам города своего детства с котом в специальном рюкзаке-переноске и улыбался от уха до уха. Он отпустил такси за пару кварталов от дома — специально, чтобы пройтись пешком. Однако распирало его отнюдь не от ностальгии — ее и в помине не было. И даже не от того, что он вот-вот встретится с отцом, которого в мыслях уже практически похоронил.

Леня прав — Борис во многом был социопатом, и обычные человеческие чувства его не тревожили.

Борис предвкушал встречу с Беллой, и улыбался он от того, что понимал — на его стороне сейчас огромное преимущество: благодаря дневникам Златы он знает о Белле все. Она же о нем — ничего. И при блестящем уме этой кровожадной убийцы такая козырная карта могла дать Борису достаточно форы, чтобы… Чтобы что? Что делать со своим преимуществом и чего он хочет в итоге от Беллы? Интересный вопрос.