Могила на взморье

Не теряя ни секунды, я выбежала из комнаты, и чуть не падая, помчалась вниз по лестнице. Повернув ключ в замке, я распахнула входную дверь и побежала вокруг дома. Ветки куста бузины хлестнули меня по лицу, я наступила на острый камень, зацепилась футболкой за терновый куст. Но ничего не могло меня остановить.

Забежав в сад, я стала передвигаться осторожнее. Там, где стоял Юлиан, не было ничего, ни пня, ни бочки, ничего, что могло бы объяснить тень, которую я видела, не говоря уже о хорошо различимой в лунном свете фигуре. Был только газон, который срочно нужно было скосить.

Я обернулась, прошла несколько шагов.

От той решимости, с которой я выбежала в сад, не осталось и следа, такой сильный охватил меня страх. Будучи ребенком я так часто тайком пробиралась в сад, чтобы понаблюдать за звездами. И не боялась ничего, ни темноты, ни ветра, ни шорохов. В саду Пьера я ощущала угрозу, но это не был естественный феномен, не от того, что меня окружало. Она исходила откуда-то из глубины. От чего-то необъяснимого.

Я как можно скорее покинула мрачный сад, где выл ветер, и той же дорогой вернулась назад. Я так старательно старалась не терять из виду узкую тропинку, что налетела прямо на Пьера и испуганно отскочила в сторону.

Если бы он не успел поймать меня, я бы упала в гибискус.

— Ах, это ты,— облегченно вздохнула я.

На нем были только семейные трусы, верхняя половина тела была обнаженной и теплой.

— Туалет в доме,— сказал он, улыбаясь.

Его юмор отвлек меня.

— Да я знаю. Мне показалось, я... я увидела... как... Не важно.

— Нет, скажи, что ты увидела.

На этот раз я не доверилась ему, и то лишь потому, что не хотела прослыть истеричкой.

— Правда, ничего не было. Просто меня разыграл фотограф во мне, вот и все.

К счастью, он не стал допытываться дальше, и мы вместе пошли назад в дом. Я замерзла, хотя провела на улице всего три или четыре минуты. Особенно ноги были ледяными, а на одном пальце я обнаружила небольшой порез от острого камня. Пьер полечил меня мазью, пластырем и теплым одеялом. Вот и сейчас, как несколько раз до этого, у меня было ощущение, что когда Пьер смотрит на меня, он видит меня насквозь, словно знает обо мне все. Это могло бы придать мне еще больше неуверенности, если бы Пьер не дал мне понять, что я нравилась ему и такой, со всеми моими особенностями и ранимостью.

Он подошел к выложенному из кирпича камину и зажег приготовленную пирамиду из поленьев. Я с удовольствием наблюдала за его спокойными движениями, а когда свет от огня осветил его загорелое лицо, согрелось и мое тело. Все было как нельзя лучше. Я была в нужном месте, по-другому и не могло быть. Даже то, что до этого я испугалась и была сбита с толку, имело свое предназначение, потому что показало мне, какой Пьер хороший. За несколько минут он совершил чудо, освободив меня от всех забот и вопросов. Я сосредоточилась на нем и уютной атмосфере его гостиной.

Пьер открыл аргентинское, красное видно, наполнил два элегантных бокала, и сел рядом со мной. Мы потягивали вино, и как раз когда мне захотелось, чтобы он приобнял меня за плечи, Пьер протянул руку и начал играть с одним из моих локонов.

Я улыбнулась.

— Ты совсем не такой как раньше.

— Хочу надеяться,— ответил он. — Мне не нравится молодой Пьер. У него не было ни грамма уверенности в себе, он готов был на все, лишь бы только понравиться остальным. Конечно, это не срабатывало. Если начистоту, ты тоже была не высокого мнения о нем... э-э, обо мне.

Точнее говоря, у меня вообще не было никакого мнения о Пьере, но это вряд ли бы его утешило.

— Я ошибалась, мы все в тебе ошибались. Ты единственный из нас учился в университете, кто бы мог такое представить? Ты умный, чуткий...

— Подожди, пожалуйста, на всякий случай я запишу твои дифирамбы на пленку,— сказал он, и мы рассмеялись.

В те времена у меня не было недостатка в уверенности в себе. Я почти все время занималась собой, вследствие чего не задумывалась над тем, что Пьер мог страдать от своей скромности и слабости. Судя по его замечанию, раньше я давала ему понять, что чувствовала себя сильнее его.

И вот теперь, четверть века спустя мы сидели на его софе, поменявшись ролями. У него все было прекрасно, чего нельзя было сказать обо мне. Однако он не пытался отплатить мне той же монетой за старые обиды. Напротив, он заставил меня почувствовать себя привлекательнее, чем когда-либо.

После аварии я встретила только двоих человек, которым слепо доверяла. Это были Пьер и мой больничный психолог в Шверине. С Иной Бартольди я долго разговаривала о малыше в моем животе, которого я потеряла за четыре месяца до этого, и теперь я пришла к выводу, что и Пьер должен был узнать об этом. Возможно, это был не подходящий момент для него, но зато подходящий момент для меня. В камине потрескивал огонь.

От тепла и вина, а может быть и от чувства неловкости, мы раскраснелись. Пьер выглядел так, словно я могла рассказать ему обо всем, просто обо всем, хорошем и плохом, что было в моей жизни, хотя я встретила его всего тридцать шесть часов назад. Как будто находясь в декорациях к детской книжке с картинками, я начала рассказывать ему о потерянном ребенке, которого я полюбила или скорее смогла полюбить, после того как лишилась его. Пьер слушал, был рядом, но не притесняя, а «говоря» лишь взглядом и рукой, которой время от времени поглаживал мою кожу.

— С тех пор как одиннадцать лет назад у меня случился выкидыш, я всегда хотела забеременеть во второй раз. Я бросила все, даже фотографирование, только ради того, чтобы стать матерью. Я перепробовала все на свете, даже молитвы в церкви. Подумывала об усыновлении, но этого не хотел Карлос. После нашего развода... Может поэтому я часто меняла мужчин, втайне надеясь снова забеременеть. Когда это, наконец, произошло, когда я получила этот подарок, в то же мгновение у меня его отняли. С той поры... У меня ощущение, что меня наказывают, не знаю кем, за что или почему, но...

К горлу подступил комок, который мне с трудом удалось проглотить.

— Я не думаю,— сказал Пьер,— что кто-то, кто бы это ни был, жертвует беззащитным, невинным ребенком, чтобы наказать кого-то.

Он погладил меня по щеке, будто хотел стереть невидимые слезы.

— У ребенка есть имя? — спросил он.

Я грустно покачала головой.

— Ни имени, ни могилы, ни отца... Ему было всего шесть недель, пол еще не был известен, а с отцом я больше не общаюсь.

— Как насчет имени Андреа? В итальянском это мужское имя, а у нас женское. Может напишешь своему умершему ребенку письмо и положишь его в бутылку или закопаешь в любимом месте.