Могу я тебе кое что рассказать?

— Мне нужно побыть с тобой наедине, — выдыхает он, вторя моим мыслям.

— Прямо сейчас мы одни, — шепчу я, опуская руку на твердую выпуклость за его молнией.

— Голыми и наедине. Не знаю, разумно ли это здесь, на холоде, — вероятно, он прав. Здесь, в тени деревьев, температура кажется гораздо ближе к нулю, хотя этого нельзя сказать по тому, как горячо пульсирует моя кровь в венах. — Я хочу делать с тобой все, что угодно, но не здесь. Можем ли мы как-нибудь это устроить?

— Не знаю, — вздыхаю я, прижимаясь лбом к его груди. — В шале всегда кто-то есть.

Он гладит меня по волосам и тоже вздыхает:

— Черт. Я изголодался по тебе.

— Может, как-нибудь вернемся пораньше? Или вообще откажемся от катания на лыжах?

Он снова целует меня, на этот раз нежнее, и я закрываю глаза и позволяю себе раствориться в нем. Поцелуи Кэмерона — это удовольствие для всего тела. Даже когда его рот сосредоточен на моем, его руки заботятся обо всем остальном. Они исследуют, играют с моими волосами, хватают меня за бедро, сжимают мою грудь через куртку — все это лишь мелкая дегустация того, что он действительно мог бы сделать со мной, если бы у него был шанс.

— Мы найдем способ. Обещаю.

Глава 21

Ханна

Обед в «Мармоте» знаменует собой начало рождественских традиций семьи Ричмонд, и никто не склонен продолжать кататься на лыжах, когда можно отдыхать, есть, пить, играть в игры или поспать после полудня, когда наступает ночь.

Однако у нас с папой гораздо более важные планы.

— Мы с Ханной отправляемся в большой магазин, — кричит он на весь дом. — Кто-нибудь присоединится к нам?

— Не-а, скукота, — кричит Райан в ответ из своей спальни. Он всегда предпочитал, чтобы его еда доставлялась как можно ближе ко рту. И все равно, откуда она и как была приготовлена.

Я же, наоборот, круглый год мечтаю о французских супермаркетах. Я представляю, как слоняюсь по проходам, набивая тележку сыром, хлебом и вяленым мясом. Я живу ради баночек с джемом из лепестков роз, фисташкового крема и взбитых лесных орехов. И чипсов. Даже не говорите мне о чипсах. Французские хрустящие чипсы — это элита.

— Я проведу день в джакузи с романом о тайном ребенке от Норы Робертс, если я вдруг кому-нибудь понадоблюсь, — говорит мама, появляясь в халате. Ее одержимость Норой Робертс открыла мне дорогу к любовным романам, хотя лично для меня троп секретный ребенок не подходит.

— Хочешь поехать и посмотреть, из-за чего весь сыр-бор? — папа спрашивает Кэмерона, который сидит за обеденным столом со своим ноутбуком.

— Мне нужно закончить кое-какую работу до завтра, — отвечает он. — Увидимся, когда вы вернетесь.

— Поступай как знаешь, — говорит папа.

Как только папа поворачивается спиной, Кэм посылает воздушный поцелуй в мою сторону, и я ловлю его в воздухе и прижимаю к губам, как самая сексуально озабоченная, самая опьяненная любовью девушка на планете.

Честно говоря, я рада, что он остается. Большой шоппинг перед Рождеством всегда был нашим с папой увлечением, даже когда я была маленькой девочкой. Ближайший город с большим супермаркетом находится в двадцати минутах езды вниз по горе, и за эти годы у нас накопилось несколько собственных традиций. Мы подпеваем местной радиостанции на извилистой дороге — смесь песен на французском и рождественской классики, которую вы бы услышали и в Великобритании.

Когда моя бабушка все еще была с нами, мы пользовались ее древней машиной-смертельной ловушкой, но мы сдали ее на металлолом после ее смерти, и ни минутой раньше. Папа теперь берет машину напрокат в аэропорту, какую-нибудь сверхмощную штуковину типа «Ленд Ровер» с шипованными шинами, сиденьями с подогревом и запахом новой машины. И самое главное, что в ней есть много места для всех наших покупок.

Я игнорирую телефон по дороге в пользу вида, остро осознавая тот факт, что по мере увеличения моей рабочей нагрузки я могу оказаться в том же положении, что и Райан, и не смогу возвращаться в эти поездки каждый год. До сих пор они всегда были данностью, привилегией, предоставляемой людям, у которых есть свободное от работы время, и родители, которые оплачивают перелет. Если я хочу прогрессировать, от меня будут ожидать, что я буду работать все больше, чтобы доказать свою состоятельность.

— О чем ты думаешь, малыш? — спрашивает папа, когда мимо проносятся деревья.

— Просто о работе. Сколько еще мне нужно сделать, чтобы продвинуться вперед.

— Ты же знаешь, что на двери моей фирмы твое имя, верно? — поддразнивает он.

— Хватит, папа, ты же знаешь, что я хочу получить повышение за счет своих заслуг, а не кумовства. Я едва закончила учебу, а ты говоришь о партнерстве. Совсем никакого давления.

— Знаешь, это было моей мечтой с тех пор, как ты заинтересовалась юриспруденцией, но у тебя еще полно времени. Не трать свою жизнь на то, что ты не можешь контролировать.

— Не буду, папа, — я изо всех сил стараюсь успокоить его. — Честно говоря, я бывала и более загружена.

— Знаю, дорогая, но я также знаю, что ты действительно усердно работала. Тебе позволено немного пожить.

Я не лгу. У меня все хорошо, но даже когда я была в самом низу, то постоянно пыталась убедить своих родителей, что со мной все в порядке. Когда я не могла встать с постели, когда мысль о том, чтобы пойти на занятия, бросала меня в холодный пот. Когда казалось, что моим единственным выходом было бросить университет или перевестись в другой. Когда я плакала весь день, каждый день, я все равно говорила, что со мной все в порядке.

Мой срыв произошел, когда второй парень, один из старых школьных друзей Райана, разбил мне сердце. Когда мы оказались на одном курсе в университете, то сразу же стали парой. Он был веселым, красивым, умным, и его любили все, кого мы знали. Я была одурманена и настроена к жизни, по крайней мере, я так думала.

Мы встречались весь первый курс, но когда наступило лето, он провел его не со мной, а с другой девушкой из нашей группы. В Риме, в том самом городе, который я предложила посетить вместе. Я узнала об этом, когда она отметила его в своем «Инстаграм».

Когда я уличила его в этом, он просто сказал, что встретил другую, и я должна с этим смириться. Как будто я могла притвориться, что мой парень не изменял мне с моей подругой, и у меня не хватило смелости покончить с этим должным образом, почти ровно через год после того, как мой предыдущий парень сделал нечто подобное.

Когда тебе изменяет один мужчина, это ужасно, но когда это происходит дважды, что ж, тогда твой мозг склонен убедить себя, что ты ничего не стоишь.

Я хандрила дома все лето, а потом у меня случился первый приступ паники, когда снова начались занятия в универе. Я боялась, что увижу его, боялась, что увижу ее, была убеждена, что все будут говорить обо мне за спиной.