Молох морали

Тот смотрел на Дибича со странной, нечитаемой улыбкой, потом покачал головой.

– - Чего же смеётесь?

Лицо Нальянова окаменело.

– - Я не смеюсь. Стараюсь понять. Вы же вроде поэт...

– - Я уже давно не писал стихов, - отмахнулся Дибич.
– Раньше созвучие приходило само, без поисков, а сейчас... Стих не удаётся, распадается, слоги враждуют со строгостью размера. Ничего не получается. Я не могу закончить ни одного стиха.

Дибич не лгал: уже год он не мог дописать ни одного стихотворения. Даже меткий и точный эпитет звучал слабо, как медаль у неопытного литейщика, который не умел рассчитать необходимое количество расплавленного металла для наполнения формы. Он начинал сызнова, и иной стих звучал с приятной жёсткостью, а сквозь переливы ритма проступала симметрия, но целого не получалось никогда.

– - Ну, а эта, как её, - Нальянов щёлкнул пальцами, - любовь? Или тоже - пустое?

– - Бросьте, - Дибич нахмурился, вспомнив только что виденную сцену, промелькнула в памяти и Климентьева, - для кого это пустое?- ядовито поинтересовался он.
– Между моралью и прихотями плоти - пропасть. Начиная с болезненных извращений, что разъедают стыдом и самопрезрением, и кончая вихрем страсти - кто в силах побороть себя?...

Дибич остановился, напоровшись, как судно на риф, на застывший взгляд Нальянова. Тот озирал Дибича, чуть склонив голову, и в зелёных глазах стояла трясина. Взгляд этот странно заворожил Дибича, и он неожиданно бездумно высказал затаённое, что говорить вовсе не собирался.

– - Не знаю, где кончается трепет любви и начинается блуд, но даже блуд влечёт не столько чувственностью, а каким-то разрешением последней тоски... или непреодолимым соблазном полного упоения.

– - И вам оно удавалось?
– с неожиданным любопытством спросил Нальянов.

– - Наверно нет, но не надо строить из себя "холодного идола морали", хоть у вас и получается.
– Юлиан, как заметил Дибич, при этих словах усмехнулся, но не сделал вид, что не понимает, о чём речь. Он, стало быть, явно уже слышал эти слова или от Нирода или от кого-то другого.
– Все мы с виду благопристойные люди, некоторые даже заслуживают репутацию "светлых личностей", но как много мук, тьмы и порочности в глубинах даже самых "светлых личностей"! Я не прав?

– - Не знаю, - Нальянов задумчиво пожал плечами.
– Возможно, подлинная жизнь человека - та, о которой он даже не подозревает. Но в плотской жизни мне всегда мерещилось что-то унизительное.

Дибича передёрнуло.

– - Даже так? Предпочитаете играть? Впрочем, все мы играем свои благопристойные роли и так вживаемся в них, что даже умираем с заученными словами на устах. Но что я ... Я же не о том. Я понимаю, что ваше занятие, видимо, политический сыск, но я аполитичен. Я хотел спросить, вы... вы сами... выбрали рабство? Свободу?
– Дибич вдруг нахмурился, лицо его исказилось, - только не лгите, мне это... важно.

Нальянов некоторое время молчал, кусая губы, потом всё же проронил.

– - Насчёт рабства, - Нальянов усмехнулся, -- помните старую остроту? "Извозчик, свободен?" - "Свободен".
– "Ну так кричи: да здравствует свобода!" Я, наверное, так же свободен, как тот извозчик, просто не кричу об этом. Мне не нужна французская свобода. Француз - всегда премьер-министр, даже на своей кухне. Они - наследники римского права, законники, и никто ведь этой любви к законам и свободе не насаждал там силой. Они хотят соблюдения своих прав и защищают закон. У нас же, богоискателей, борьба за народную свободу всегда была уделом отщепенцев, с точки зрения которых народ туп и глуп.

– - А может, не так уж они и неправы? Что это за народ, которому не нужна свобода?

– - Народу богоискателей нужна не свобода, а истина, а так как истина лежит вне права и отнять истину нельзя, мы вопросами прав не озабочены вовсе. Зато нас легко увлечь планами построения Третьего Рима, Царства Божия на земле, мировой революции, но, если и свершится что-то подобное, свобод-то и законов никогда не прибавится, а вот нищих богоискателей прибудет с избытком. Но это я к слову. Однако после вашего страстного пассажа о плоти...

– Нальянов усмехнулся, - человек, алчущий любви, свободным тоже ведь быть не может. Вы побледнели, глядя сегодня на эту рыжеволосую. Может быть...

Дибич зло ухмыльнулся. Его разозлило, что Нальянов, оказывается, заметил это.

– - Вы наблюдательны.

– - L'amour?
– усмехнулся Нальянов, хоть глаза его не смеялись.

– - Это вы о барышне, что с вас глаз не сводила?

Как ни старался Дибич, в его голосе проступило уязвлённое самолюбие. Он помнил взгляд Елены на Нальянова. В царственных же глазах Нальянова вдруг пробежали искры, лицо обрело картинную красоту, голос же стал вкрадчив и мягок. Он усмехнулся.

– - Ревнуете?

Это слово и томно-изуверская интонация, с какой оно было произнесено, неожиданно взбесили Дибича. Ногти его впились в ладони. Сплетни Левашова не достигли его души, но теперь одно лишь это слово и зелёная трясина глаз мгновенно открыли ему, что он был глуп, безоглядно доверяя Нальянову и читая ему проповеди о тривиальности морали. Сам он собирался навести разговор на женщин, но сейчас разговор вёл вовсе не он. Дибич напрягся всем телом.

– - Мне предпочли вас, и разумному человеку остаётся только смириться с поражением.

Нальянов взглянул на Дибича в упор. Глаза его потухли.

– Так это из-за неё вы не спали две ночи?
– интонация Нальянова была теперь безрадостной и какой-то бесцветной, но жёстко утвердительной, и он, не дожидаясь ответа, устало и пренебрежительно покачал головой, - ох, зря.

Дибич снова замер. "Где не появляется - там паскудит, как кот..." - пронеслись в его памяти слова Левашова. Он тогда не поверил, зная, сколь мало можно доверять Павлуше, но эти несколько надменных слов обнажили пропасть понимания тех вещей, в коих Дибич считал Нальянова несведущим.

– - Вы, кажется, обмолвились, что не любите слабый пол. Откуда ж такая уверенность?

– - Холодная логика и только.- Нальянов теперь испугал Дибича: что-то бесконечно зловещее промелькнуло в его насмешливом цитировании.
– Забудьте о ней.

Дибич несколько секунд молчал.

– - Это ... приказ?
– тон его был спокоен и тускл. Он впервые увидел в Нальянове противника и соперника.

Тот поморщился.

– - Боже упаси. Вы же хотели "понимания". Я вас понял и как "холодный идол морали" даю вам добрый совет.

– - Стало быть, наименование Нирода принимаете?

– - В некотором роде, да, - Нальянов говорил рассудительно и мрачно, - все три слова верны по сути, правда, в совокупности они себя отрицают. Но вам, логику, такого не объяснить. Просто...
– он с тоской уставился в темноту за окном, - так будет лучше.

– - Выходит, Елену Климентьеву ждёт судьба мадемуазель Елецкой?
– Дибич сыграл ва-банк.

Нальянов ничуть не удивился и не спросил, откуда ему известно это имя. Вздохнул и откинулся в кресле. Дибич снова отметил царственный разворот плеч и прекрасную осанку Нальянова. Тот тем временем медленно проговорил: