Молох морали

Дибич отозвался с живой искренностью и полной откровенностью, снова, впрочем, дипломатично не ответив на поставленный вопрос.

– - Недавно мы с господином Нальяновым обсудили наши вкусы и нашли, что они не очень-то схожи. Тем не менее, вражды меж нами нет. Я нахожу Юлиана Витольдовича весьма интересным человеком, - снисходительно улыбнулся и пояснил Дибич, разглядывая Елену.

Девица была хороша. Женщины редко нравились ему при дневном свете, но волосы Елены золотились в вечерних солнечных лучах, чистая кожа отдавала опаловыми переливами, грудь волновалась, как речные перекаты. Он закусил губу и снова опустил глаза.

– - Он так странно себя ведёт. Он в кого-то влюблён?
– с осторожным, но жадным любопытством проронила Климентьева, и Дибич окончательно понял, что дело зашло далеко.

– - Мне показалось, что сердце Юлиана Витольдовича свободно. Но я, конечно, могу и ошибаться...
– Дибич заметил, что Елена пожирает его глазами. Никакая другая тема не могла так заинтересовать её.

– - Я видел влюблённых, дорогая Елена. Он на них совсем не похож. Нальянов, мне кажется, не верит в любовь.

Елена была удивлена и озадачена.

– - Как это?
– она искренне недоумевала. Не верить в любовь, по её мнению, было всё равно, что сомневаться в том, что в небе есть солнце.

Дибич задумчиво пояснил девице, что многие мужчины, увы, разуверились в любви.

– - Кто они?
– его карие глаза блеснули.
– Бессердечные циники или несчастные люди, пережившие драму страсти? Когда мужчина, утверждает, что не верит в любовь, он никого не хочет подпускать к сердцу. И причина - как раз несчастная любовь. Он прячет боль под маской бесстрастия. Неразделённая любовь унизила его, но признать этого он не хочет. Любить такого мужчину трудно. Насильно от горьких чувств не избавить...
– Елена заворожённо слушала. Дибич с горькой и загадочной улыбкой продолжал, -- другая причина, - обман. Если в жизни была измена, то вера в светлые чувства сменяется цинизмом, мужчина не верит ни одному слову из женских уст, убедив себя, что любовь лжива, и будет мстить всем за причинённую ему боль.

– - Так его обманули?
– Елена просто не могла поверить, чтобы такого мужчину можно было обмануть, но Нальянов действительно избегал женщин, она видела это, и слова Дибича звучали правдиво.
– Тётя почему-то настроена против него, из-за матери, - еле слышно пробормотала она.

Сидя с ним рядом, Елена теперь рассмотрела этого атташе поближе. Ничего неприятного в нём не было: любезен, неглуп, недурён собой. Домогательства Дибича в Варшаве она отвергла потому, что он, по её мнению, в подмётки не годился Юлиану Нальянову, да и не мог ведь он сам не понимать, что ему нелепо даже сравнивать себя с Нальяновым? Но, в принципе, он недурён, решила она.

Юлиан Нальянов на следующее утро встречал в тёткином доме своего брата, пожаловавшего ещё до девяти утра. Юлиан завтракал и знаком пригласил Валериана разделить с ним трапезу, сжевал гренок и деловито осведомился:

– - Ты навёл справки?

– - Пока узнал немного.
– Валериан, который явно в эти дни отоспался и выглядел намного бодрее, не отказался от кофе и намазал гренок мёдом.
– - Леонид Осоргин, тридцати шести лет, коллежский секретарь из канцелярии Управления градоначальника, помолвлен с Елизаветой Шевандиной, девицей двадцати восьми лет. В принципе, то, что ты заметил, соответствует действительности. Он на хорошем счету в управлении, с подпольем не связан, однако любит либеральную болтовню. Его брат Сергей, двадцати девяти лет, служит в департаменте железных дорог, не на хорошем счету, но и увольнение ему не грозит. Тут, отметь - устроен по протекции Даниила Дибича. В подполье, Тюфяк говорит, он не в авторитете, всегда на вторых ролях, в общем, статист. На его квартире есть возможность отсидеться разыскиваемым и хранить оружие, там же, видимо, хранили и типографские шрифты.

Он откинулся в кресле и продолжил.

– -А что он собой представляет, про то Тюфяк рассказал смешную вещь. Шмон тут недавно на весь Питер стоял из-за того, что одна их баба революционная в лавке заказ на газетную бумагу крупный сделала, да прям на "хату" после пошла. Вот по дворникову донесению жандармы и пришли с утра с облавой. Типографию взяли. Так Желябов, Тюфяк говорит, орал как резаный, что без типографии они немые. Всё, дескать, готово к делу: дома сняты, динамит на месте и ничего нельзя изменить, и тут... конец. У него дружки и спрашивают: "Почему, мол, конец? После объявим, что это мы..." В России нет никакого "после", завопил Желябов. "Самозванцев, кричал, полно не только на трон, но и на Голгофу! Даже если царя грохнем, пока будем восстанавливать типографию, найдётся дьячок-семинарист или псих-Осоргин, который добровольно возьмёт на себя крест цареубийцы. На Марсовом поле его публично прогонят через строй шпицрутенов, в историю войдёт, а нас, настоящих борцов, тем временем тихо переловят и так же тихо постреляют по застенкам без всякого шума - тем всё и кончится. Ты же знаешь этого гада Дрентельна - на такие штуки он большой мастер..."Это к тому, как они на Осоргина смотрят.

Юлиан неожиданно весело расхохотался, - до того, что на глазах выступили слезы, и долго покатывался со смеху. Наконец успокоился и, все ещё улыбаясь, спросил.

– - Насколько я это понимаю, чем ниже ты стоишь в организации, тем больше рискуешь, а чем выше поднимаешься в иерархии, тем реже приходится голову подставлять, да? Забавно. А что известно об остальных?

– - Ванда Галчинская и Мария Тузикова - студентки Женских курсов, обучаются стенографии, - начал деловым тоном Валериан.
– Мария никогда не отличалась ни родовитостью, ни образованностью, это полная противоположность интеллектуальным барышням из хороших семейств, которые, закусив удила, ринулись сдуру просвещать народ. Но эта тоже начиталась Чернышевского и ушла от мужа, да-да, - кивнул он, заметив ошарашенный взгляд братца, - Тузикова она была в девичестве, по мужу - Нифонтова, но ушла к любовнику и снова взяла девичью фамилию. Однако любовник исчез, а она записалась на курсы стенографии, подружилась с курсистками, а там возникли и таинственные пропагандисты с запрещённой литературой - полный романтический набор для восторженной дурёхи. Поначалу она оказывала пропагандистам...- Валериан замялся, - м-м-м... разные мелкие услуги. Простая, малоинтеллигентная девушка, она, конечно, как говорил один её коллега, "больше по чувству, чем теоретическому пониманию, тяготеет к социализму". Это "чувство социализма" мне понравилось. На самом деле, Тюфяк сказал, что она распробовала "мелкие услуги", и они ей понравились.

– - Валье, - укоризненно проронил Юлиан и, заметив, что брат поднял на него глаза, сказал, - я видел этих особ на похоронах, и всё понял. Надеюсь, и ты поймёшь меня. Я с ними дела иметь не желаю. Отец хотел воспитать из нас верных слуг империи, готовых защищать её до смерти.
– Он поднялся.
– До смерти я защищать её готов. Но не до сифилиса, Валье. Проваленный нос - это мерзость. Кроме того, будет очень трудно уверить отца, что я подхватил люэс на службе империи.

– -Девицы экзотичны, да, но что делать?
– Брат Юлиана спокойно глотнул из чашки пахнущий имбирём и аравийским ветром кофе, сладостный и возвышающий, как право первой ночи.
– Ты думаешь, всё так ужасно?

– - Рискнуть проверить?
– ехидно спросил Юлиан, на что Валериан просто вздохнул и развёл руками.

Потом он снова заговорил.

– - При этом мадемуазель Тузикова обладает любвеобильностью Мессалины, но и только, а вот мадемуазель Галчинская ...
– Валериан замялся.

Юлиан завёл глаза в потолок.

– - Ладно уж, выкладывай... Неужели вроде Перовской? Ты слышал, кстати, рассказ Художника? Он говорил, когда в Херсоне они делали подкоп под банк, работа была адская: задыхались от удушья, в ледяной воде, подтекавшей отовсюду, рыли сутки напролёт. Из чёрного отверстия подкопа тянуло леденящим холодом, мраком, смрадом и тишиной могилы. Свеча гасла, из земли шли зловонные миазмы, воздух был отравлен, невозможно дышать. Недоставало сил проработать и десяток минут. Так вот Перовская скинула блузку, юбки, панталоны и, оставшись в одной рубашке, чулках и башмаках, встав на четвереньки, поползла вниз по галерее, волоча за собой железный лист с привязанной к нему верёвкой. Через пять минут верёвка задвигалась: пора было вытягивать нагруженный землёй железный лист. Лист за листом шли вниз, пустые втягивались обратно в подкоп. Мужчины только переглядывались: она работала третий час без отдыха! Наконец из подкопа показались облепленные глиной чёрные чулки, и она выползла наружу - в насквозь промокшей рубашке, с покрытыми глиной волосами, чёрным лицом и мутными глазами.

– - Милая девочка.

– - Да, в их компании именно ей в случае прихода полиции поручали выстрелить в бутылку с нитроглицерином, чтобы взорвать всё и всех. У любого из этих прирождённых убийц могла дрогнуть рука, а у неё нет, это знали все. При этом она тоже слаба на передок и возбуждала в мужчинах, как с ужасом признавался Тюфяк, какое-то патологически-покорное вожделение, род животной похоти, и каждый под ней чувствовал себя бабой...

Валье переглянулся с Юлианом, глаза их на мгновение встретились, и оба почему-то побледнели и умолкли.

– - Ладно, так что Галчинская-то? Такая же?
– нарушил наконец молчание Юлиан.

– - Ну, в их организации постельная разборчивость считается отжившим предрассудком и проявлением глубочайшего недружелюбия к товарищам по борьбе. Все девицы охотно угождают в постели любому товарищу. Люди это раскрепощённые, никто не верит в Бога, значит, и таинства брака быть для них не может, - Валериан вздохнул.
– Что до Галчинской, а она, кстати, генеральская дочь, то да, распутство стало причиной её давнего разрыва с семьёй и ухода из дома в революцию. Но до Перовской ей далеко. Ей ничего серьёзного пока не поручают, однако есть нюанс. Все эти "революционерки" обычно любовницы психопата-революционера, ведь в этой среде женщина может претендовать на мужчину в открытую. При этом они фанатичнее мужчин, отличаются большей стойкостью и не склонны к самоанализу, что раз усвоили, того держатся до конца. Но...
– он снова замялся.
– Есть и некий процент просто ненормальных. Галчинская некоторое время назад наблюдалась у врача. Род истерии или эпилепсии, - выговорил он наконец.