Молох морали

– Почему Вельчевскому не рассказал? Он толковый.

– Ему трудно будет отделить зерна от плевел, кроме того, не должно всплыть, что Тюфяк - наш агент, да и Левашова светить не хотелось бы. Надо их прикрыть. В общем, разбираться придётся тебе.

– Хорошо, - благодушно согласился Валериан.
– А ты не исключаешь, что наш Тюфяк или Поль могли сами девицу придушить?

Юлиан хмыкнул.

– Ох, Валье.
– Он вздохнул и несколько помрачнел.

– Что ты, братец?

Старший Нальянов уныло пожал плечами.

– За несколько часов до убийства я разглядывал гостей Ростоцкого. Подпольщики-бомбисты, сочувствующие им чиновники муниципалитета, глупейшие эмансипе, светские львы, романтичные дурочки и циничные стервы - все они говорили о революции, а внимали им агенты охранного отделения. Они все хотят изменить мир, не понимая, что обязательно станут палачами или жертвами. Но ведь и я не лучше, Валье, я тоже хочу изменить мир, очистив его от подпольщиков-бомбистов, сочувствующих им чиновников муниципалитета, глупейших эмансипе, светских львов, романтичных дурочек и циничных стерв. Просто я умнее и сильнее, и понимаю, что я - палач.

Валериан Нальянов смутился.

– Полно тебе, пугаешь ты меня, Жюль.
– Он поторопился вернуться к случившемуся.
– Ладно, напортачили, давай думать. Тут политику не пришьёшь, ты прав, банальная уголовщина. Если это изнасилование и убийство для сокрытия следов, то подозреваемый - мужчина. Их на месте было девятеро. Старика Ростоцкого отметаем, вы с Дибичем имеете взаимное алиби, остаются шестеро. Ты исключаешь Тюфяка и Поля?

Юлиан неторопливо перебил брата.

– Нет-нет, Валье, это мнение Вельчевского, а он повторил сказанное врачом, что убитая не девица. Я осмотрел тело. Следов блудной ночки много - но как отличить их от следов насилия? Расцарапать её мог накануне и мой дружок Андрэ, если отличается дурным темпераментом...

– А не мог убийца сначала придушить Шевандину, а потом воспользоваться?

– Мог, ведь она не кричала, - кивнул Юлиан.
– Если изнасилование было - это, конечно, облегчит наше положение. Но пока будем основываться только на факте удушения. Из трёх подходов к расследованию - орудие убийства, возможности его совершения и мотивы, - выберем то, что быстрее приведёт к убийце. Итак, первое - орудие преступления. Руки. Подозреваемых четырнадцать человек. Удушить женщину могла даже женщина, так что не исключаем никого, но сразу отсекаем троих. Меня, Дибича и Ростоцкого. Дальше. Тюфяк не убивал Шевандину. Чист и Харитонов. Можно пропустить и Анну Шевандину.

– Аргументы?
– удивился Валериан.
– Гейзенберг убедил тебя в своей невиновности?

– Нет, но на шее убитой чёткие следы ногтей, они довольно длинные и так впечатаны в кожу, что оставили кровавые лунки, а у Тюфяка ногти врастают в пальцы. Он бренчал на гитаре и сегодня четверть часа размахивал руками перед моим носом. А Харитонов, когда нервничает, грызёт ногти, а так как нервничает часто, они очень коротки. Коротко острижены ногти и у Анны Шевандиной. Впрочем, она и так вне подозрений.

Валериан улыбнулся.

– Браво, братец, отец прав, какой бы сыскарь из тебя вышел! Если мы отмели троих по орудию преступления, и стольких же отметём по возможностям и поводам, мы найдём убийцу к утру.

– Не найдём, - покачал головой Юлиан, - хотя ещё кое-кого оправдаем. Итак, у нас остались восемь человек. Осоргин-старший и его невеста Елизавета, она подошла к Ростоцкому позднее, Сергей Осоргин, Деветилевич с Левашовым, Елена Климентьева, Ванда Галчинская и Мария Тузикова. Можно снять подозрение с Павлуши. Он - левша, а на шее Шевандиной отпечатаны пальцы правой руки. Хотя, - он на мгновение задумался, - женская шея тощая, мужчине можно больших усилий и не прилагать, так что он и правой бы справился...

– А племянницу княгини Белецкой ты не исключаешь?

– С чего бы?
– удивился Юлиан.
– Ногти у неё аршинные. Я скорее усомнился бы в возможностях Ванды Галчинской. Она слишком субтильна, ручонки совсем слабые. Удушить она, впрочем, могла, а вот перекинуть тело через перила моста...

– Юлиан с сомнением покачал головой.
– Я ведь, признаться, думал, что укокошат именно её...

– Что?
– изумился Валериан.

– Имя Арефьева я узнал от Тузиковой, а полька молчала до последнего. Я и обронил при младшем Осоргине, что на месте наших бомбистов я не держал бы в своих рядах баб-с. С потрохами-де продадут первому жиголо. Надеялся, уберут её, и одной шалавой меньше станет. В общем-то, шалаву и убили, только почему эту?

Валериан вздохнул и мрачно покачал головой.

– Какой же ты циник, Жюль.

– Ну что ты, Валье, - Юлиан зевнул.
– Однако продолжим. Возможности придушить Анастасию были у каждого: все разбрелись по парку, хмарилось, быстро темнело. Деветилевич и Осоргин развели костёр и ушли - один за хворостом, другой в лавку. При этом я думаю, что убийца либо догнал гуляющую Анастасию на мосту, либо пригласил пройтись и на мосту задушил, сбросив тело через перила. Кстати, перила невысокие, пожалуй, и Галчинская могла столкнуть через них жертву. Если же имело место насилие, то убийца придушил её в кустах, позабавился, а потом отволок тело к мосту. Теперь всё упирается в мотивы.

– Ты же знал её. Кому она мешала?

– Судя по моим наблюдениям - она никому не была нужна, но сама едва ли это понимала. Она презирала сестёр - одну за уродство, другую за наивность, презирала плебея-жениха Лизаветы и его братца, презирала Харитонова и ненавидела Деветилевича и Павлушу Левашова. Ненавидела и Климентьеву, ревновала её ко мне.

– Чем ей не угодили Павлуша с Аристархом?

– Аристарх Деветилевич, как я догадываюсь, лет пять назад совратил её, потом она была любовницей Левашова. Но оба предпочли ей Климентьеву. Там и деньги немалые, и родство приличное. В этом смысле замечу, что гораздо проще найти у Анастасии мотив разделаться с каждым в этой компании, чем понять, кому понадобилось сводить счёты с ней самой.

– А то, что думали девицы... что она провела ночь с тобой?

– Ревность? Ну, это совсем дурочкой убийце быть надо.

– Могла ревнивая девица и голову со злости потерять.

– Могла, только преступление не кажется мне импульсивным. Хоть и проступает какое-то дурное отчаяние...

– А не могли её убить по ошибке? Ты говоришь, темнело, марево...

Юлиан покачал головой.

– Едва ли. Смеркалось, но не разглядеть лица? Да и фигурой она схожа только с Анной и Елизаветой, Климентьева выше, Мари-эмансипе - толще, Галчинская - куда субтильней. Она одна была в светло-жёлтом платье. Не думаю, что убийца не видел, кого душил. Рука легла спереди.

– Ты сказал, что Дибич написал записку. Записка у Вельчевского. Я читал её. Ты считаешь, что он писал не Шевандиной?

Юлиан вздохнул.

– Он тут давеча корил меня, что я без любви воспользовался девицей. Это, по его мнению, - подло. Каково, а? А назваться чужим именем и затащить девицу в постель под видом другого, - что, идеал праведности? Человек, пользующийся моим именем и моим домом, чтобы обесчестить влюблённую в меня, не считает себя подлецом. Но тогда почему я, подставляющий ему издёвки ради блудную девку, должен считать себя таковым? Самое смешное, что он в Климентьеву всё же влюблён.
– Нальянов горько рассмеялся и пояснил.
– Я заметил, что он отлучился в дом, а потом вернулся, наблюдал за ним и видел, как он заложил за ободок шляпки Климентьевой записку. Я её извлёк и прочёл. Хотел засунуть в шляпку Галчинской, да она не снимала её, хотел Тузиковой, да она её в руках тискала. Вот и сунул в шляпку Анастасии. Потом подумал, что так и лучше - нигилисток он бы сразу отличил по субтильности и полноте.