Молох морали

– С врачом и телом уехали.

Чалокаева села рядом с Юлианом. Тон её изменился, она успокоилась, но казалась напряжённой.

– Юля, Валье, а кто девок убил-то?

Нальянов посмотрел тётке в глаза и улыбнулся. Ответил серьёзно.

– Когда появится Вельчевский - я, возможно, буду это знать.

– Но это мужчина? Кто-то из этой публики?

– Да, это из этой публики, что до того, кто именно... Женщины способны на всё, мужчины - на всё остальное, так что, тётушка, подождите немного. У истины есть дурацкое свойство, общее с дерьмом. Она всегда всплывает. Эту же мысль, кстати, выразил и наш Господь, но в более пристойной форме, сказав, что всё тайное всегда становится явным.

Лидия Витольдовна усмехнулась и вышла.

– Ты уже что-то понял, Жюль?
– Валериан, хоть и выпил полбутылки коньяку, слова произносил отчётливо.

– Как ни странно, наоборот. Я кое-что перестал понимать. Чёрт бы подрал нашего дорогого Андрэ с его блудными забавами. Если бы не он, я бы уже разобрался.

– Ты полагаешь, что убийца действовал из ревности?

– Меня сбивает блудная ночка Дибича, - пояснил Юлиан.
– Он спутал мне все карты. Спросить напрямую, есть ли у него привычка оставлять на плечах и заднице девиц царапины, я не могу - воспитание не позволяет. Но Вельчевский завтра это спросить будет обязан.
– Нальянов плесканул себе коньяка на дно бокала и озабоченно продолжил.
– Но мой дорогой Андре и солжёт, дорого не возьмёт, к тому же, он дипломат: умение лгать входит в набор его профессиональных навыков. Жаль, нервишки у него слабые - сегодня они его подвели. В любом случае, всё сводится теперь к одному - была ли Шевандина изнасилована убийцей? Если да - всё становится ясным как божий день, и можно посылать Вельчевского за парочкой наручников и арестовать мерзавцев. Если нет - надо будет думать снова.

Валериан быстро вскинул глаза на брата.

– Я правильно понял, Жюль? Ты считаешь, что убийц... двое?

– Да, - уверенно кивнул Юлиан, - и они даже не соучастники.

Валериан напрягся. На его переносице снова проступила поперечная морщина.

– То есть второе убийство никак не связано с первым?

Юлиан закусил губу и ненадолго задумался.

– Связано. В том смысле, что не будь первого, не было бы и второго. Но убийца Шевандиной, я думаю, сегодня имел повод здорово удивиться.

Валериан потёр виски.

– Чёртов коньяк, я много выпил, туманит голову. На каком основании ты полагаешь, что это не один человек? Обе девицы молоды, хороши собой. Мне даже показалось, что в действиях убийцы в обоих случаях сквозит какое-то безумие, почти отчаяние.

– Правильно, мой мальчик. Я тоже заметил. Только отчаяние совсем не одинаковое.

– Ты уверен?

– Хм...

– Конечно, он ни в чём не уверен.
– Дибич стоял на пороге гостиной. Он прекрасно слышал разговор братьев. Полчаса назад он проснулся. Подслушанный разговор вывел Дибича из себя.
– И что вы хотите от меня услышать? Причём тут моя правдивость? Вы просто умничаете и набиваете себе цену, вот и всё.

Нальянов ничуть не рассердился.

– Иногда я это делаю, - согласился Юлиан, - но не перед Валье, уверяю вас. Ну, а так как я не подозревал о вашем присутствии, то нелепо думать, чтобы я актёрствовал перед собой.

– Тогда с чего вы решили, что моё свидание с Шевандиной имеет отношение к преступлению?

– О!
– махнул рукой Нальянов.
– Тут, скажу честно, дорогой Андрэ, мы делим ответственность пополам. И мне придётся покаяться перед вами. Вы поступили как обычный подлец, решили обманом заманить и соблазнить девицу, в которую были влюблены, и подсунули ей записку, подписанную моим именем. Я не любил мадемуазель Климентьеву, но как сказал один остроумный француз: "Пусть нет любви, зачем же ненавидеть?" Я не желал девушке зла, при этом считал, что связь с таким подлецом, как вы, счастья никому не принесёт: когда она поймёт, что обманута, да ещё вами, она, я уверен, наложила бы на себя руки ещё быстрей, чем после связи со мной. В таких случаях во мне проступает "холодный идол морали": мне захотелось помочь бедняжке и спасти её от вас. Но я тоже подлец, и не брезгую подлыми методами. Я переложил записку в шляпку своей бывшей любовницы, хоть, признаюсь, хотел подсунуть её кому-нибудь из эмансипированных особ, да не получилось.

Дибич стоял с открытым ртом посреди комнаты и не мог выговорить ни слова.

– Именно этим, кстати, объясняется и моя великодушная готовность помочь вам выбраться из западни, в которую вас загнала ваша блудная похоть, - спокойно продолжал Нальянов.
– Аморально подписываться чужим именем и выдавать себя за другого, аморально обманывать непорочных, но подлог письма тоже неправеден. Хороши мы с вами, нечего сказать. Хотя, если задуматься, раз письмо было подписано моим именем, следовательно, у меня было и некоторое моральное право решать, кому его адресовать, - глаза Нальянова насмешливо блеснули.

– Теперь я отвечу на ваш вопрос. Почему я говорю, что вы смешали полиции карты? Потому что о визите Анастасии стало известно Ванде Галчинской, которая выследила её, а так как нигилистка считала, что приходила она не к вам, а ко мне, то из ревности и обиды за высказанное Настей им с Мари пренебрежение, она рассказала о ночном вояже Шевандиной всем гостям Ростоцкого. Точнее - своей подружке Тузиковой, Левашову и Елизавете Шевандиной. Лизавета закатила скандал Анастасии, их слышал Гейзенберг, потом от Левашова всё узнали Харитонов, Климентьева и Анна Шевандина. А Лизавета, видимо, рассказала всё жениху и его братцу. В итоге, на пикнике мы попали не просто в гадюшник, как я вам сказал раньше, а в растревоженный террариум.

Дибич, потрясённый и уничтоженный, сел, точнее, нащупал бедром диван и присел на подлокотник.

– Господи...

– Рад, что начинаете кое-что понимать, но не думаю, что вы всё понимаете до конца. Дело в том, что ваша ночная гостья была особой вам под стать. Распутная и подловатая, она, однако, умела сохранять "в подлости маску благородства". В неё в итоге был влюблён Илларион Харитонов, видевший в ней воплощение своих грёз об истинной женственности. Не будем обсуждать степень глупости подобных иллюзий, но их крушение болезненно. Узнав о том, что она приходила ночью ко мне - он стал невменяемым. На меня у него рука бы никогда не поднялась - кишка тонка, а на Анастасию... вполне.

– Илларион - убийца?
– губы Дибича не слушались его.

Нальянов усмехнулся

– Это только по логике. Но логика глупа. Мотивы могли быть и ещё у некоторых. И ведь не менее озлоблены были девицы. Теперь Анастасию ревновали Елена Климентьева, сестрица-Аннушка и Ванда с Мари, да и Лизавета, хоть и не столько из ревности, сколько из зависти, - все они готовы были удушить мерзавку.

– Но как же... Елена не могла...

– Убить Анастасию? Да, она была леди, признаю. И если бы мы точно знали, было ли насилие, мы могли бы уверенно исключить всех женщин. Под подозрением остались бы двое-трое мужчин. Так что, как видите, я вас вовсе не мистифицировал. Но тут есть иная сложность. Осмотрев тело Шевандиной, сможете ли вы понять, что оставлено вами, а что - нет? Как я понимаю, в вашей спальне не горел даже камин, вы опасались, что вас узнают. В итоге, что мы имеем?

Дибич вздохнул. Мутное чувство тошноты расползалось в нём и убивало все прочие ощущения.

– Я... посмотрю, постараюсь. Но вы сказали, что Елену убил кто-то другой?

Нальянов кивнул.

– Это предположение, но в данном случае врач не увидел никаких следов насилия.

– Значит, убийца - женщина? Но кому... зачем?

Юлиан вздохнул.

– Ох уж эта логика, - он снова глотнул коньяку, - если нет следов изнасилования, значит, убийце нужно было не скрыть следы иного преступления, а ему нужна была именно смерть жертвы. Но я вас уверяю, мой дорогой Андрэ, что если бы не смерть Анастасии Шевандиной - мадемуазель Климентьева была бы жива. И я вас вовсе не мистифицирую.

Глава 19. Математика преступления.

Роль предусмотрительного человека весьма печальна:

он огорчает друзей, предсказывая им беды,

которые они навлекают на себя своей неосторожностью;

ему не верят, а когда беда все-таки приходит,

эти же самые друзья злятся на него за то, что он её предсказал.

Н. Шамфор

Непробиваемая уверенность и ледяной тон "холодного идола морали" вначале просто убили способность Дибича возражать. Он даже не пытался оспаривать выводы Нальянова. Оказалось, Юлиан знал куда больше, чем предполагал Дибич, оттого-то вся открывшаяся вдруг картина предстала перед Андреем Данилович в самом неприглядном свете. Он был подавлен и удручён. Даже то, что Нальянов мастерски обыграл его в ситуации с запиской, не столько унижало, сколько подавляло молниеносностью соображения и действий проклятого моралиста. Да и вся цепь рассуждений Юлиана вмиг свела все разрозненные факты воедино.