Монстры большого города

– Ты не обязана это делать. Я никогда не причинял тебе боли, - говорит он тоном опытного психиатра, общающегося с буйным пациентом.

– Конечно. Ты просто смотрел, как это делают другие, и ловил от увиденного кайф, словно озлобленный на весь мир импотент.

– Ничего ты не понимаешь.

– А ты попробуй объяснить. Ответ я услышу в любом случае, но в твоих же интересах рассказать всё по-хорошему, пока я не начала срезать с тебя кожу и ломать кости.

Пьер какое-то время молчит, и как-то странно на меня смотрит. Уже хочу было взять скальпель, и разок полоснуть этого урода для бодрости, но он начинает говорить.

– Сильные эмоции служат для меня источником вдохновения. Радость мотивирует в меньшей степени. Боль – в большей. Не быстрая и сиюминутная, как от пореза или ожога, а всепоглощающая, которая затрагивает не только тело, но и душу. Страдания настолько сильные, что полностью опустошают, превращая живого человека в пустую оболочку, - начинает объясняться Назери.

– Звучит как полный бред, - высказываю своё мнение.

– Я знал, что ты не поймёшь. Но это неудивительно.

– Потому что я тупая, а ты весь из себя такой умный?

– Потому что я – человек искусства. Любой творец, будь то художник, скульптор, или кто-то другой, может быть мастером своего дела. Но какими золотыми не были его руки, без вдохновения нельзя создать шедевр. Сомневаюсь, что ты этого хотела, но свой шедевр я смог создать лишь благодаря тебе.

– Какой шедевр? Что ты несёшь, придурок? – повышаю голос.

– Твои портреты – это лучшее, что мне удалось создать. Особенно самый последний. Это работа истинного творца, а не ремесленника. Всё то, что сейчас висит в галерее, ему и в подмётки не годится.

Откровения Пьера едва не вызывают у меня вывих мозга. Я ещё в “Паладине” поняла, что у художника явные проблемы с головой, но не думал, что всё настолько запущено. На его фоне даже начинаю чувствовать себя почти нормальной. Пытаясь понять, о каком именно портрете он говорит, вспоминаю, что в последний раз Назери приходил ко мне вскоре после смерти Томми, когда я была полностью сломлена, и хотела умереть. При мысли о том, что мои страдания подарили этому ублюдку вдохновение, хочется схватить молоток, и лупить выродка до тех пор, пока его башка не станет похожа на лопнувший арбуз. Отхожу в сторону, и со всей силы бью ногой по стене. Гнев – плохой советчик. Если хочу, чтобы этот полоумный помучался, а я этого хочу, мне нужно успокоиться. Сделав пару глубоких вдохов и выдохов, всё же восстанавливаю душевное равновесие, и возвращаюсь обратно к столу.

– Боль, говоришь, вдохновляет. Это хорошо. Ты обратился по адресу. Готовься вдохновляться, - говорю Пьеру, беря с каталки дрель.

20

АНДЖЕЛА

Для того, кто якобы фанатеет от боли, Пьер как то слишком уж громко вопил. И это были отнюдь не крики радости. Особенно болезненным, как мне показалось, для Назери был момент, когда я поочерёдно молотком сломала ему все пальцы на обеих руках. Такое чувство, это этого полоумного больше беспокоила не скорая смерть, а то, что он больше никогда не возьмёт в руки кисть. Как и всем, кто был здесь до него, предоставляю ублюдку последнее слово. Пьеру было больно от того, что такой великий и талантливый человек так рано покидает этот мир, но Назери утешал себя мыслью, что следующие поколения запомнят его имя. Меня этот напыщенный бред даже немного позабавил.

Но даже убравшись с фермы, предварительно за собой прибравшись, никак не могу забыть последние слова Пьера. А что если ублюдок прав? В мировой истории были случаи, когда какой-нибудь мало кому нужный художник или композитор умирал, а уже после смерти выяснялось, насколько же это был талантливый творец, опередивший своё время. Вдруг то же самое случится и с Пьером? Ну уж нет, я этого не допущу! Его имя попадёт в полицейскую хронику, и так там и останется. Пройдут дни, может недели, и люди забудут Пьера Назери. Особенно если я уничтожу его картины.

Прихватив запасной комплект одежды, несколько бутылок с бензином, зажигалку и пистолет, прихожу в галерею искусств за двадцать минут до закрытия. Отыскав секцию с картинами Назери, недолго любуюсь ими, и иду в женский туалет, где оставляю окно открытым. Покинув галерею одной из последних, выжидаю минут тридцать после закрытия. Отойдя в сторону, переодеваюсь в более неприметную одежду, надевая маску и перчатки. Забравшись в открытое окно, едва успеваю юркнуть в ближайшую кабинку. В туалет заглядывает то ли уборщик, то ли охранник. Кто именно, не вижу из-за закрытой двери. Немного посветив фонарём по полу и стенам, неизвестный уходит. Вздохнув с облегчением, выбираюсь из кабинки, закрываю окно, и выхожу из туалета.

Прятаться по углам и играть в ниндзя даже не пытаюсь. Вся галерея увешана камерами наблюдения, и охрана уже знает о моём присутствии. Времени в обрез, поэтому в нужный зал бегу без остановки. Добравшись до картин Назери, первым делом лью бензин на пол, и тут же поджигаю. Затем принимаюсь за полотна. Не проходит и минуты, как к залу подбегают двое охранников. Не видя другого выхода, достаю пистолет и делаю пару предупредительных выстрелов, вынуждая мужиков искать укрытие. Из-за разлитого бензина пламя стремительно расползается по полу, отрезая один зал от другого. Становится очень жарко.

Подпалив последнюю картину, бегу к ближайшему окну. Едва успеваю открыть его, слышу выстрел, и левую руку обжигает огнём. Вскрикнув от боли, хватаюсь за простреленную конечность, и выпрыгиваю на улицу. Стараясь убраться от галереи как можно быстрее и дальше, едва вспоминаю про рюкзак с одеждой, в которой остался мой телефон. Подобрав его, забегаю за ближайший угол, и звоню Бену.

– Меня подстрелили! – сразу выкрикиваю, едва мой наставник берёт трубку.

– Тебя преследуют? – уточняет Бен спокойным голосом.

– Нет. Им сейчас не до меня. Не волнуйся, я была в маске и перчатках, так что…

– Как далеко ты находишься от своего дома?

– Не очень далеко. Кварталах в трёх.

– Далековато. Куда тебя ранили?

– В руку.

– Если тебя никто не преследует, сделай остановку, и перевяжи рану, пока не потеряла слишком много крови. Когда доберёшься до своей квартиры, иди в ванную, промой рану, и смени повязку на чистую. Запомнила?

– Да. Что-то ещё?

– Постарайся не отрубиться до моего приезда. Не хотелось бы ломать дверь.

– Постараюсь.

За неимением бинтов приходится укоротить майку. Пока перевязываю рану, меня начинает мутить. Не от вида крови, к ней я давно привыкла, а из-за того, сколько её из меня вытекло. Закончив перевязку, снимаю маску и меняю куртку. Когда добираюсь до квартиры, рука так сильно немеет, что практически перестаю её чувствовать. Только успеваю промыть рану, как слышу настойчивый стук в дверь. Открыв её, вижу Бена с небольшой чёрной сумкой на поясе. Не говоря ни слова, мужчина заходит в квартиру. Мельком посмотрев на руку, которую я не успела перевязать, наставник приказывает мне идти в комнату и лечь на кровать. Так и делаю. Следом за мной приходит и Бен. Сняв сумку, он кладёт её на стол.