Мощи Распутина. Проклятие Старца

Робин стояла, прислонившись к дверце и закрывая от Ростка ручку. Репортерша и не подумала сдвинуться с места.

— Что здесь делал Бракнер? — спросила она.

— Я тороплюсь в участок.

— Вы обещали держать меня в курсе событий.

— А вы обещали не появляться в Миддл-Вэлли.

— По-моему, здесь намечается интересная история, так что я хочу быть ее частью.

— Ваша работа — рассказывать новости, а не быть их частью.

— Вы понимаете, о чем я.

— На данный момент у меня нет для вас информации, — он взял ее за руку и отодвинул от дверцы. Робин не сопротивлялась. Росток же, удивленный приятной мягкостью тела, держал ее руку на секунду или две дольше положенных. По ее глазам он понял, что она это почувствовала. — Я позвоню вам завтра. Тогда, может быть, поговорим.

— Я хочу поговорить сейчас.

— Повторяю вам, ничего интересного здесь нет. Не понимаю, почему вы еще не ушли вместе с остальными репортерами, — он начал закрывать окно, но она положила руки на стекло.

— Остальные репортеры не в курсе истории этого дома, — заметила она. — Они не знают ни про женщину, жившую здесь, ни про смерть ее мужа, ни про руку, которую он хранил в сейфе, ни про гибель ее свекра.

Росток завел машину, рассудив, что это будет лучший способ закончить разговор. Вполне вероятно, что репортерша решит отойти.

— Ваш человек охранял вдову, верно?

Росток промолчал.

— Я решила провести небольшое расследование, — сказала Робин. — Теперь у меня есть досье на вдову за все время ее пребывание в Лас-Вегасе. Здесь говорится, что она дважды была арестована по обвинению в проституции и имела профессиональное имя Шампань.

Росток сохранял бесстрастное выражение лица, несмотря на то что информация такого рода доступна только для работников правоохранительных органов.

— Еще у меня есть результат анализа крови ее мужа.

Выходит, у нее все-таки есть человек в офисе коронера.

— А также копия результатов вскрытия его отца, — продолжала она. — И записи всех бесед со стариком из психиатрической клиники округа Лакавонна. Доктора видели в нем угрозу для остальных пациентов, и потому держали в охраняемой палате. Иван страдал от ранней стадии болезни Альцгеймера, и у него проявлялись признаки посттравматического синдрома. Впрочем, врачи подозревали, что они могли быть симулированы. В его истории болезни нет записей, которые касались бы одержимости суицидом. У него не было смертельных фантазий или депрессивных эпизодов. Мой вывод: убийство, а не самоубийство.

Росток сидел неподвижно, глядя перед собой, мысли путались в голове. Он сам пытался достать записи бесед с докторами, но психиатры из клиники отказались их предоставить, ссылаясь на врачебную тайну. А эта молодая журналистка, которую он посчитал симпатичной, но неопытной девчонкой, преуспела там, где потерпел поражение он.

— Что скажете, если эта информация прозвучит в новостях? — спросила она.

И вот опять угроза. На сей раз уже без улыбки.

— Какие у вас планы? — спросила она. — Сидеть сложа руки?

— Ага.

Он продолжал смотреть перед собой, думая, что бы ей сказать.

— Что ж, тогда и я посижу.

С этими словами она повернулась к нему спиной и прислонилась к машине. Ее ягодицы прижались к стеклу прямо возле его лица. Росток пытался не обращать на нее внимания, но у него плохо получалось. Ее зад, мягкий и соблазнительный, упруго вжался в двойное стекло дверцы, и его контуры отчетливо проступали под короткой синей юбкой. Росток вдруг ощутил иррациональное желание приложить руку к внутренней части стекла и посмотреть, насколько теплое у нее тело. Интересно, как она на это отреагирует?

— Почему вы видите во мне врага? — спросила она. Росток нервно заерзал на сидении, не зная, что ему делать. Так или иначе, просто уехать, пока она стояла вплотную к машине, он не мог.

— Я думала, мы решили сотрудничать, — сказала она. Она обладала характерной для большинства работников СМИ нахальной натурой и была заносчива, особенно когда выставляла напоказ свое тело. Но он вынужден был признать, что репортершей она была отличной. Что немаловажно, она все еще держала свое слово и не выходила в эфир с репортажем об отрезанной кисти.

— Разве есть закон, запрещающий полиции сотрудничать с прессой? — спросила Робин.

Больше всего Ростка поражал ее необычный взгляд на вещи. Похоже, она обладала талантом объединять факты, на первый взгляд абсолютно несвязные, и это позволило ей прийти к тем же выводам, что и он сам. Даже Бракнер, упокой Господь его душу, издевался над подозрительностью Ростка. И вдруг нашелся человек с похожим ходом мыслей.

— Не у вас одного есть информация. Я могла бы поделиться тем, что знаю я, в обмен на сведения от вас.

— Поделиться? Думаете, это что-то вроде игры?

— Если вы не согласны, я готова выйти в эфир с тем, что разузнала об Иване Даниловиче. История по-настоящему жуткая.

Не верь никому, шептал у него в голове голос деда. Не верь никому. Дед был, конечно, прав. Но Росток оказался в весьма щекотливой ситуации. Репортерша грозилась обнародовать историю смерти Ивана, что, по сути, не оставляло полицейскому выбора. С ее способностью доставать информацию откуда угодно, выгоднее было бы заполучить ее в качестве союзника.

— Насколько я знаю, вам уже известно об убийстве двух ближайших друзей Ивана, — сказала она.

— Вы поговорили с Романом Керенским.

— И еще проверила время телефонных разговоров Флориана Ульянова с Иваном Даниловичем.

— Как вам удалось сделать это так быстро? — поразился Росток. — Разговоры обычно проверяют долго, и нужен ордер.

— Ордер нужен полиции, — поправила она его. — Сведения можно добыть и другими путями.

— Ставлю на то, что вы запрашивали информацию через телевизионную станцию в Кингмане. Вероятно, у них контакты в местной телефонной компании.

— Как оказалось, Флориан звонил Ивану дважды, — она сверилась со своими записями: — Первый звонок был сделан в 15:56 в день убийства Бориса Черевенко в Окале и продолжался четырнадцать минут. Полагаю, они говорили о смерти Черевенко. Второй разговор длился дольше, сорок две минуты, и состоялся за два дня до убийства самого Флориана. Как мне кажется, он подозревал, что кто-то охотится на него, и хотел предупредить Ивана.

— А несколько дней спустя Иван попадает в психиатрическую клинику, — Росток начал думать вслух, но вспомнил о диктофоне у нее в сумочке и осекся.