Мой холодный Эрих. Книга первая

– Я полагаю нужно встать, чтобы поприветствовать учителя, – его голос холодный властный, вроде и говорит негромко, но сила чувствуется.

Нехотя выползаем из-под парт, отодвигаем и гремим стульями. Хоть нас и немного – два ряда по четыре парты – шестнадцать человек всего, а грохочем так, словно нас все – тридцать два, как в моей старой обычной школе. И я ещё сижу на первой, прямо напротив учительского стола, как примерный ученик. Посадили. Возражать нельзя. Тут всё нельзя.

– Хорошо, – кивает он, – садитесь.

С таким же грохотом падаем обратно, прижимаем попки к сидушкам.

– Меня зовут Эрих Рудольфович Гельман, – представляется он.

Я падаю на парту и начинаю ржать.

– Что смешного? – спрашивает он.

– Адольф Гитлер? – переспрашиваю я, будто не расслышал.

Он ухмыляется.

– Эрих Рудольфович Гельман, – повторяет он спокойно.

– Хайль, Гитлер! – кричу я и смотрю в его безмятежные глаза. Хочется его довести, чтобы он сбежал от нас побыстрее в своем до неприличия приличном костюме.

– А самого тебя как зовут? – интересуется он.

– Александр, – гордо отвечаю я.

– Как торжественно, – усмехается он. Крутанулся на пол-оборота, взял со стола один из своих ежедневников и опять поворачивается к нам. Опускает голову, распаковывает талмуд, который по итогу оказывается планшетом, открывает файл классного журнала и пробегает по списку, – Левиц? – поднимает на меня глаза, я киваю.

Конечно, Левиц, больше в классе у нас нет Александров.

– Да, Левиц, мне уже успели многое рассказать о тебе, – вздыхает он.

Усмехаюсь, чуть склоняю голову и поднимаю брови. Да-да, я такой. Доводить учителей – мой конек.

– Я понимаю, вы все считаете, что уже выросли из школьных парт, но такова программа социального проекта по перевоспитанию. Вы должны изучать общеобразовательные предметы, – начинает он, – итак, что вы последнее проходили по истории?

– Фигню всякую, Адольф Гитлерович, – выкрикиваю я, и весь класс начинает ржать.

– Эрих Рудольфович, – не повышая голоса поправляет он.

– Адольф Гитлерович, – повторяю я ему назло и дерзко смотрю в глаза.

– Та-аак, – он смотрит в планшет.

– Ся-я-ак, – передразниваю я.

– Новая тема: «Иван Грозный».

Он встает, подходит к доске, пишет новую тему, даты жизни и смерти Великого Князя, и абсолютно спокойно начинает излагать материал, никак на меня не реагируя. Рассказывает о покорении Казанского, Астраханского и Сибирских ханств, выписывая некоторые моменты на доску.

– Прошу, записывайте за мной в тетрадь.

Конечно, мы всё записываем в тетрадь. Мы же класс «Сигма», учебников для нас нет, и программа не как в общеобразовательных школах. Хотя, фиг знает, я доучился только до девятого.

Некоторое время я просто лежу на парте, слушая его, что-то черкая в тетрадку, потом мне становится скучно, и я вдруг резко вскакиваю, поднимаю вверх руку и кричу:

– Хайль, Гитлер!

Все падают со смеху.

– Ладно, – он кладет мел в желобок и поворачивается ко мне. – Левиц, встать.

Немного усмехаюсь и встаю.

– Гитлер капут! – говорю я, но уже тише.

Все ржут.

– Раздевайся.

– В смысле? – не понимаю я.

– В прямом, – говорит он, садясь на стул. – Снимай всю свою одежду, – и внимательно смотрит на меня холодными глазами.

– Да в смысле, Эрикс Адольфович? – офигиваю я.

– Эрих Рудольфович, – также спокойно поправляет он.

– Я не буду раздеваться.

– А я и не спрашиваю, будешь ли ты. Это приказ, и ты знаешь, что будет за неподчинение.

Знаю, конечно. Неподчинению любому приказу – и всё, хана – прощай школа; привет, тюряга. А я боюсь туда попадать. Страшно. За мою статью меня там порвут на части и съедят сырым на завтрак. Уж лучше дисциплинарка. Фыркаю, но, что делать, подчиняюсь. Стаскиваю через голову черную толстую кофту грубой вязки и бросаю на парту. Поправляю длинные почти до плеч волосы. Смотрю на него. Может он просто берет меня на понт?

– Продолжай.

Фигасе у него методы. Расстегиваю ремень и молнию на брюках, скидываю ботинки, снимаю брюки и кладу на парту. Опять смотрю на него.

– Дальше.

Он говорит спокойно, твердым властным голосом и я понимаю, что сейчас мне хана, заставит раздеваться полностью.

Медленно расстегиваю пуговки на белой рубашке, он ждет, класс притих. Все офигели, я спиной чувствую, как на меня уставились все пятнадцать пар глаз. И девочки тоже. Я стаскиваю с себя рубашку и кладу поверх брюк, остаюсь в белой майке и в темно-зеленых трусиках-боксерах. Знаю, что я красивый, с прямой спиной, с чуть выпуклыми округлыми ягодицами, с неплохо развитой мускулатурой, но, блин, я всё равно жутко стесняюсь, когда на меня смотрят столько человек.

– Может, не нужно? – немного жалобно прошу я. Ладно, сдаю позиции, что уж говорить. Сбили спесь.

– Нужно, – холодно отвечает он.

Снимаю носки и, демонстративно ему показывая их, бросаю на рубашку. Он улыбается уголком рта. Поеживаюсь, босиком на полу холодно.

– Продолжай.

– Эрих Рудольфович, пожалуйста, – вот это я уже «прогибаюсь». Не смотрю на него, гляжу в пол.

– Выучил, как меня зовут? Какой прогресс, – ухмыляется он. – Но всё равно – продолжай.

Стаскиваю майку и кладу на парту. Всё, остались только трусики.

– Эрих Рудольфович, пожалуйста, – говорю тихо, но достаточно громко, чтобы он услышал.

– Я жду.

Берусь за трусики, но не решаюсь их стянуть, вожу большим пальцем под резинкой.

– Эрих Рудольфович, – очень жалобно произношу.

– Хорошо, оставайся так, продолжаем урок, – он встает, подходит к доске и что-то пишет. – Избранная рада была упразднена в 1560 году…

Весь урок стою, не поднимая глаз. Без одежды зябко, кожа покрывается пупырышками. Переминаюсь с ноги на ногу и начинаю немного дрожать. Он замечает, что я мерзну.

– Можешь надеть рубашку, – бросает мне.

Хватаю рубашку и натягиваю на себя. Застегиваюсь. Но всё равно как-то холодно.

После моего публичного раздевания в классе воцаряется тишина, его слушают внимательно, записывают и он спокойно досказывает тему. Со звонком облегченно выдыхаю. Закончилось мое мучение.

– Все свободны, – говорит он, отряхивая ладони от мела, – Левиц, задержись.

Народ с грохотом поднимается со стульев и покидает класс. За последним человеком захлопывается дверь и Эрих задвигает защелку. От этого мне немного не по себе.