Мой холодный Эрих. Книга первая

Он подходит ко мне и прислоняется к парте напротив.

– И вот что мне с тобой делать? – задает он этот вопрос в никуда.

Молчу, разглядываю свои руки, дергаю заусенец на пальце.

– Не дергай, – говорит он мне, – потом долго будет заживать.

Поднимаю на него глаза и глядя ему в лицо, засовываю палец в рот и дергаю зубами заусенец со всей силы до крови.

– Ну вот, что я и говорил. Больно?

– Нет, – отмахиваюсь я и неожиданно взрываюсь, – зачем вы меня оставили, Адольф Рейхович? Ну, не для того же, чтобы поговорить о моих заусенцах? Если собрались наказывать – то наказывайте уже.

Он вздыхает и приподнимается.

– Ложись на парту.

Ложусь животом на свою парту, на брюки, руки в замок, голову на запястья. Копец, я попал.

Он подходит ко мне ближе, поднимает мою рубашку повыше и стягивает трусики почти до колен. Холодный воздух обволакивает голую попу. Слышу, как Эрих расстегивает ремень своих брюк. Зажмуриваюсь и жду.

Ребром ремня касается моих ягодичек, проводит выше к копчику, затем неожиданно и сильно бьет по попе. Вздрагиваю и стискиваю зубы.

– Как меня зовут? – спрашивает он.

– Адольф Рейхович, – назло ему говорю я.

Он бьет сильнее и уже раза три-четыре, прежде чем снова спросить:

– Как меня зовут?

– Адольф Рейхович, – повторяю я.

– Противный пацан…

Он продолжает бить, не останавливаясь, несколько раз, наверное, десять или больше. Попа горит, блин, мне реально больно.

– Как меня зовут?

Я молчу.

Он ударяет снова и снова, бьет и повторяет одно и то же. Копец, на попе, наверное, не осталось ни одного живого места – всё пылает огнем. Слезы выскакивают сами собой и катятся по щекам.

– Эрих Рудольфович, – выдавливаю я, но очень тихо.

– Громче, – властно требует он и бьет ещё раз.

– Эрих Рудольфович, – говорю я уже громко.

Он кладет свою руку на мою попу и начинает её гладить. Мне больно и неприятно.

– Надеюсь, ты наконец-то смог выучить, как меня зовут, и мы не будем больше к этому возвращаться?

Молчу.

Он убирает руку и ударяет снова.

– Не слышу!

– Д-да, – отвечаю чуть заикаясь.

– Хорошо.

Он проводит рукой по ягодичкам, расширяет щелочку и дотрагивается до ободка моей дырочки. Мне очень неприятно и становится страшно. Я ерзаю. Что он задумал? Что он хочет сделать?

– Ты девственник? – спрашивает он. – Никто не касался твоей попы?

– Девственник, – отвечаю я сквозь слезы.

Ну да, с учетом того, что я попал сюда за изнасилование, то да, девственник. Но с парнями я ни разу, и не собираюсь, я не гей.

– Повернись, – он убирает руку.

Поднимаюсь и тянусь к трусикам.

– Я не разрешал тебе надевать трусы, – властно заявляет он и снова бьет по попе.

Вздрагиваю и поворачиваюсь к нему. Хорошо, что у меня длинная рубашка, она спадает и закрывает попу и «непопу» тоже. Видок, конечно, у меня тот ещё. Весь красный, потный, волосы мокрые, по щекам текут слезы, я вытираю их рукавом рубашки, но он перехватывает мою руку и убирает с лица.

– Я не разрешал тебе вытирать слезы.

Да, копец, просто.

– Убери руки за спину.

Убираю руки за спину, сцепляя их в замочек, опускаю голову, волосы спадают на лицо, смотрю в пол. Хоть я весь согрелся после порки, но голые ноги всё равно замерзли, поджимаю пальчики.

Он поднимает мою голову за подбородок, убирает с лица волосы и смотрит мне в глаза. Высокий, сука, и сильный, если будет бить по щекам, то больно. А я мелкий для своих лет, не расту, фиг знает почему, может, потому что рано курить начал. Да и не вырасту больше.

– Милая мордашка… но сколько шрамов, – прищелкивает он языком.

Да, сколько? Не так уж и много. На подбородке рваный и зашитый, это я десятилетним улетел со скейта. Много лет уж прошло – зажил, почти не видно его. Под правой бровью небольшой шрамик, это я в тринадцать упал на острый камень, не сам упал, помогли, когда били. На лбу короткая тонкая черточка, едва заметная, это я даже не помню откуда. Ну, а самый любимый на левой скуле от рикошета. Тогда мне было шестнадцать. Стреляли по банкам из настоящего боевого пистолета. Каким макаром из «Макара» отлетело в меня, фиг знает. Слегка мазнуло по щеке, хорошо, что не в глаз. Он еще не видел на руках и ногах. А да, я же сейчас весь урок стоял перед ним в одних трусиках, может, и разглядел всё. Да и вообще – шрамы украшают мужчину.

Он расстегивает пуговки внизу моей рубашки и распахивает, смотрит туда, на него. Изучает.

– Вырос. Уже достаточно большой для взрослого, – одобряет он. – Сколько тебе лет?

– Девятнадцать, – хмуро отвечаю на вопрос.

– Красивый он у тебя. Интересно, какой он, когда полностью эрегированный?

Мне, копец, стыдно, начинаю переминаться, отворачиваю голову в сторону.

– Надеюсь, ты усвоил урок и не доставишь мне больше проблем?

Молчу. Не смотрю на Эриха.

Он дотрагивается до моего малыша и сдавливает кончик.

– Я спросил, не доставишь ли ты мне больше проблем?

– Н-нет, – морщусь.

– Хорошо. Одевайся и можешь идти.

Махом натягиваю трусики. Влезаю в брюки. Он внимательно наблюдает за мной. Босиком ныряю в ботинки. Носки, майку вместе с тетрадкой запихиваю в рюкзак, хватаю кофту и пулей вылетаю из класса, лишь бы скорее оказаться как можно дальше от него.

В коридоре пусто. Это был последний вечерний урок, все ушли смотреть фильм. В нашей дисциплинарке запрещены сотовые, интернет, телевизор, радио, только иногда для нас крутят кино в актовом зале. А это большое событие. Поэтому все и смылись.

Иду в туалет. Там, в потайном месте под потолком лежат сигареты и зажигалка. Залажу ногами на бочок, хватаюсь за перегородку и подтягиваюсь, только так могу достать, мелкий потому что. Сигареты на месте, парни не всё выкурили. Зажигаю сигарету и кладу всё обратно. Спрыгиваю на пол, выхожу из кабинки и иду к окну, чуть приоткрываю створку. Свежий ветер врывается в помещение и обдувает мое мокрое горячее воспаленное лицо. Уже весна, а всё ещё холодно. Затягиваюсь. Прислоняюсь попкой к подоконнику и морщусь, сука, больно. Мощно он меня выдрал. Ещё и потрогал везде. Неприятно. До сих пор ощущаю его прикосновение к своему заду и к нему. Хочется в душ.

Докуриваю, выбрасываю чинарик в унитаз и смываю. В окно кидать нельзя, за окурки во дворе поимеют всех; чуть жду, когда проветрится, потом захлопываю створку. Вытаскиваю за шкафчиком баллончик с антитабачным освежителем. У нас тут много по школе попрятано тайников с разными штуками. Разбрызгиваю на себя и немного вокруг, убираю обратно. Достаю из кармана карамельку, разворачиваю и засовываю в рот. Всё, от меня теперь не должно пахнуть.

Иду на спальный этаж, захожу в свою комнату. У нас нет двери. Сняли за плохое поведение. В комнате шесть кроватей: три у одной стены, три у другой. Головами к стене, ногами к проходу. Кровати узкие, твердые и неудобные. Шкафы вытянуты вдоль торцевой стены, напротив двух больших окон, столов нет, они в учебке.