Мой любимый враг

— Извини.

Владик поставил свою чашку кофе на столик и присел рядом с Ларисой. Какое-то время они молчали. Светила полная луна, золотая, какая бывает только в южных широтах, и по океану бежала лунная дорожка.

Лариса мечтательно вздохнула:

— Как красиво… Сколько раз это видела, и все равно — просто дух захватывает!

Владик взглянул на нее. В сумерках глаза его казались совсем темными, и выражение их невозможно было разобрать. Интересно, о чем он думает? Впрочем, Лариса, кажется, догадывалась, о чем. Но надо его еще немножко подтолкнуть…

И опять в ней словно бесенок какой-то поселился. Лариса еще раз вздохнула, опустила ресницы и тихо сказала:

— А может быть, сегодня я просто более восприимчива к красоте. Ведь многое зависит от того, с кем ты на это смотришь. А тебе… Тебе нравится здесь?

Взмах ресниц, быстрый взгляд — и ресницы опять целомудренно опустились. Но этот взгляд свое дело сделал, Владика словно обожгло.

— Да… — пробормотал он, — да. Но… Мне кажется, это только потому, что ты рядом.

Владик запнулся, посмотрел на Ларису, словно испугавшись, что она прервет его.

Лариса молчала.

Уловив в ее молчании нечто вроде поощрения, Владик продолжил горячо и сбивчиво:

— Мне кажется, что это все придумано только для тебя. И вечер, и луна, и океан…

Он замолчал, потом тихо добавил:

— Если это все настоящее.

— Да?

— Так не бывает. Если я закрою глаза, то все исчезнет.

Лариса наклонилась к нему:

— Все. Но только не я. Протяни руку, коснись меня. Видишь? Я настоящая, я здесь, я с тобой.

В ее голосе была теплота, и томность, и еще что-то такое, чему нет названия и что заставляет мужчин терять голову. Владик смотрел на нее как завороженный. И тогда она приблизила свои губы к его губам…

Потом они спустились в парк. Лариса взяла Владика под руку, и они шли, прижавшись друг к другу, по освещенным дорожкам. Но, как известно, ночью луна лучше всего смотрится не с освещенной дорожки, а из запущенного, совершенно безлюдного уголка парка, заросшего роскошной южной растительностью. Именно в этот уголок Лариса и привела своего спутника…

Примерно через полтора-два часа они поднялись на лифте на Ларисин этаж, номер Владика и Аллы был этажом ниже. Прощальный поцелуй в дверях — здесь, при свете, Лариса исподтишка внимательно наблюдала за Владиком: глаза закрыты, на лице блаженно-отсутствующее выражение. Да, он сейчас совсем ничего не соображает, целиком в ее власти… Скажи она ему «прыгни из окна!» — и он прыгнет. Все сделает. И теплая волна удовлетворенного самолюбия — новое, но не неприятное чувство — прокатилась по Ларисиной душе.

Высвободившись из Владиковых рук, она отстранилась и отступила на шаг:

— Ну все, все. До свиданья.

Владик взял ее руки, склонился над ними, целуя каждый пальчик. Этот жест изменил все. Ларисе чуть дурно не сделалось: точно так же целовал ей руки отец Владика, давно, в той, другой жизни… Она быстро выдернула ладони и шагнула назад, в дверной проем:

— Все, иди, иди.

Он попытался ее удержать, но она решительно развернула его и мягко подтолкнула в спину:

— Иди. До завтра.

И быстро закрыла дверь.

Первым делом Лариса скинула туфли, потом стянула через голову платье и отправилась в ванную. Прямо с порога встретилась взглядом в зеркале со своим отражением. С той стороны стекла на нее смотрела бледная женщина с горящими на щеках красными пятнами, с припухшим ртом и растрепанными золотистыми волосами. Глаза смотрели жестко и настороженно, а может быть, так казалось из-за расширенных черных зрачков, заполнивших почти всю радужку.

Господи, что она делает! Зачем она морочит голову этому мальчику? Ведь он влюблен в нее, по-настоящему влюблен. И, когда он узнает, что с ним будет?.. Лариса лихорадочно облизала губы, они чуть саднили после неумелых Владиковых поцелуев. Взяла с полочки щетку и стала расчесывать — вернее, нещадно драть — спутавшиеся волосы. Было очень больно, но боль приносила облегчение.

Потом ее настроение как-то вдруг переменилось. «А что, собственно, такого? — цинично подумала она. — Как говорил волшебник у Шварца, влюбляться полезно». В конце концов, когда ей было столько же лет, сколько Владику, ее никто не пожалел, с ней никто не посчитался. В свое время из-за этого мальчика ее выбросили как ненужную вещь. Андрей предпочел его ей. Ну так вот, пусть сейчас они за все заплатят! И Андрей, и его сын. Пусть получат сполна!

И вообще, она не виновата. Владик сам в нее влюбился. Она не соблазняла, просто чуть-чуть поощрила, немного подтолкнула события. А слишком далеко заходить она не собирается. Завтра группа возвращается в Москву, а уж дома она постарается с Владиком не встречаться. В таком возрасте страдания из-за девушек, конечно, очень остры, но долго не длятся. Помучается месяца два-три и успокоится…

Глава 9 Брат и сестра

Поднявшись по узкой винтовой лестнице на верхний этаж, Люк помедлил немного на крошечной площадке, изучая таблички с именами. По правде говоря, таблички эти были ему уже давно и хорошо знакомы, но он все равно читал их каждый раз, когда приходил к сестре.

На площадку выходили три двери; на одной из них красовалась белая панель с броской черной надписью: «Николь де Бовильер, художественная фотография». Люк взялся за ручку, дверь была незаперта. Он толкнул ее, — за дверью была неожиданно большая (после тесноты лестничного пространства) комната. Тут стояли фотокамеры, прожекторы, лампы дуговые, шторки, ширмы на колесах — словом, все то, что и должно быть в настоящей фотостудии. Плюс ко всему стеклянный потолок — Николь хотела добыть под студию комнату именно со стеклянным потолком, а она умела находить и получать то, что ей нужно.

— Эй! — негромко сказал Люк. — Есть здесь кто-нибудь?

Нет ответа.

— Николь, ты здесь? Если здесь, отзовись!

Опять тишина.

Люк прошел вперед, обогнул большую бархатную ширму, отгораживавшую левую половину комнаты, и увидел сестру. Николь стояла, склонившись над низеньким столиком, словно и не слышала, что к ней обращаются.

— Николь!

— Ш-шш! — сказала она, не оборачиваясь. — Не сбивай!

Слегка обескураженный, Люк подошел ближе и заглянул через плечо Николь.

На столике, среди лоскутов светлой и темно-серой материи стояла бутылка темного стекла с неровно отбитым горлышком. В горлышко был вставлен вытянутый кусок колючей проволоки, за одну из колючек зацепилась нитка длинного жемчужного ожерелья. Люк узнал этот жемчуг — розовое ожерелье их покойной матери, фамильное и жутко дорогое. Николь сделала какое-то странное движение руками, потом отступила на шаг и пробормотала:

— Вот так, кажется, ничего.

Она явно говорила не с Люком, а сама с собой. Люк решил еще раз заявить о своем присутствии. Он громко хмыкнул — чуть ли не в ухо сестре — и спросил:

— Это что такое?

Николь наконец соизволила обернуться:

— А ты как думаешь?

— Ну… — ее фантазии всегда ставили тугодума Люка в тупик. Ничего, кроме битой бутылки, почему-то соседствующей с фамильной драгоценностью, он перед собой не видел. Сочетание, на его взгляд, крайне дурацкое, но скажешь такое Николь — засмеет.

Николь выжидательно смотрела на брата.

— Ну… — еще раз начал Люк, мучительно пытаясь хоть что-нибудь придумать, — ну… Какая-то абстракция?

Николь презрительно фыркнула: