Мой ненастоящий

— Сами, — коротко отрезает Влад, не спуская с меня взгляда, — мы ведь справимся, Цветочек?

Я киваю, хотя сам смысл вопроса еле улавливаю. Справиться с перевязкой? Это такие мелочи, в сравнении даже с тем, что он вчера для меня сделал. Так что… Я приложу все усилия.

Врач едко фыркает, будто даже и не сомневался в ответе.

— Ну давайте, госпожа медсестра, приступайте. Я проконтролирую.

У меня подрагивают руки всякий раз, когда пальцы оказываются поблизости от раны. Но к своей маленькой, нерешительной гордости — врач комментирует мою перевязку только один раз, когда ему кажется, что я накладываю бинт не очень плотно.

— Что ж, утешает, что я оставляю пациента в ответственных руках, продолжайте в том же духе, — с этими словами Денис Витальевич и уходит, оставляя мне кучку бинтов, а Владу — рецептурный бланк со схемой приема препаратов.

И наступает тишина. Мы одни. Одни! Сидим рядом на диване, и я так боюсь поднять глаза, что даже на стену кажется проще залезть.

— Тебе нужен врач? Может быть, психолог? — Влад продолжает свой допрос. — Ты была в шоке вчера, может быть, тебе нужна помощь по преодолению этой ситуации?

Господи, боже…

От такой заботы можно с ума сойти…

Понять её — у меня не получается. Зачем это все? Для меня, для грязной, запятнанной, все эти знаки внимания? Я знаю, что мой муж — жесткий человек, даже местами жестокий, но не будет же он вот так трепетно заботиться обо мне, чтобы потом вышвырнуть.

Как бы то ни было — Влад терпеливо ждет ответа. И прежде чем его дать, я прислушиваюсь к эмоциям внутри себя.

— Не сейчас, — прошу честно, — я еще не готова об этом говорить… Нужно дать время… Остыть. Позже… Я не откажусь, пожалуй.

Влад кивает, принимая мой ответ. Между нами снова повисает тишина, во время которой я никак не могу найти в себе силы поднять глаза. Веки будто отлиты из самого тяжелого металла в мире.

А вдруг я подниму глаза и увижу презрение в его взгляде?

— Боишься меня? — голос Влада звучит хрипло, когда он проводит ладонью по покрывалу рядом с моим бедром. Меня задевает только кончиком ногтя, но кажется — будто по ноге прочертили тигриным когтем, раскаленным в жерле вулкана.

Я нервно встряхиваю головой, показывая, что нет, не боюсь. Как такое вообще могло в голову прийти?

— Не ври, — голос Влада становится жестче, — на твоих глазах я вчера покалечил двоих человек. Хочешь сказать, что для тебя это совершенно не имеет значения?

— Мразей, — мой голос звучит сипло, и мне приходится прочистить горло, чтобы говорить нормально, — ты покалечил двух мразей. Мне… Мне их не жалко. Совсем не жалко. Я ужасная, я знаю…

Его ладонь накрывает мою щеку, палец — будто перечеркивает губы, запрещая продолжать.

Я точно знаю, что сказала правду. Что вчера, когда он ворвался в охотничий домик, когда с размаху пнул Муратова в грудь, отшвыривая от меня, я подумала…

Боже, какой же сильный…

Его расправа была быстрой, кровавой, жестокой…

Будто у дикого разъяренного носорога, защищающего свою самку от стаи диких шакалов.

И я им любовалась. Торжествовала в ту секунду. Наслаждалась каждой секундой того, что это — ради меня! Это я — самка этого носорога. Меня он защищает.

Что ж, я уже давно не светлая, невинная девочка, мне стоит это принять.

Я тыкаюсь Владу лбом в плечо. Несмело и дерзко, точно зная, что такие вещи нужно заслуживать, но может быть, хоть напоследок он это мне позволит…

— Ты… Разведешься со мной?

Так странно. Я едва нахожу в себе силы это спросить, но реакция Влада проявляется незамедлительно, и она совсем не та, которой я ожидала.

Он падает на меня, валит на спину, одной рукой — с силой сгребая мои волосы, второй — впиваясь в бедро. Жадный рот жалит мою шею, болезненно и сладко закусывая на ней кожу.

Это ужасно — то, что сейчас я только сильнее его хочу. После вчерашнего — меня должно тошнить от одной только мысли о близости с мужчиной. А я завожусь даже не с полоборота, а с одного только звона ключей зажигания. Господи, какой же сильный… Какая же я хрупкая в его руках… Как былинка. Нет… Как маленький цветочек с тонким стебельком. И он — может меня сломать, вот только не ломает, просто крутит, вертит в пальцах, истязая…

— Забудь про развод! — Влад это рычит, почти яростно. — Просто вытряхни эти мысли из своей головки, Цветочек. Я не дам его тебе. И тебя никому не отдам.

Наверное, это должно звучать страшно. Я же корчусь почти в экстазе от этих слов.

— Но почему, почему? — мои страхи все равно рвутся наружу. — Ведь ты все знаешь теперь. Знаешь про мою грязь. Знаешь, что я…

Он снова зажимает мне рот, не давая из него вырваться и звуку.

— Ты — моя жена! — в ярко-синих глазах моего мужа клубится всепожирающая голодная тьма. — Запомни это, Маргаритка. Вырежи себе где-нибудь. Набей тату, чтобы не забыть. Ты — обречена быть моей. Я так решил. Никуда от меня не уйдешь. Никуда не денешься!

Каждое слово — будто бьет в яблочко. Снова. Снова. Снова!

С каждой секундой я все сильнее подыхаю от желания задохнуться его силой до конца. И пусть это будет без церемоний, пусть это будет сильно, болезненно, лишь бы это был он. Он — уничтожающий мой страх на корню. Он — завоевавший меня стремительно и бесцеремонно. Он — мой любимый мужчина.

— Ты обещаешь? Что я никуда не денусь?

— О, да! — по губам моего мужа змеится самоуверенная улыбка. — Торжественно клянусь!

Лучших слов он мне сказать не мог.

Мы хватаем друг друга за все подряд, стремительно скатываясь от откровенного разговора к грязному грубому соитию. В какой-то момент я замечаю болезненность, проступающую в лице Влада и проворачиваю маневр с переменой мест слагаемых.

Да! Так лучше. И ему — его рана беспокоит его существенно меньше, и мне, потому что так… Так, пожалуй, откровеннее. Лично для меня. Как признание в том, что с этим мужчиной для меня границ просто нет.

«После» находит нас тяжело дышащими, измотанными до предела со сбитой, частично сорванной, частично — и порванной одеждой. Моя блузка висит на одной пуговице и липнет к влажной от пота коже. И снова надо идти в душ, но я все равно лежу рядом с мужем и никак не могу оторвать от него глаз. Будто мы ими срослись.