Мой персональный миллионер

— Внук, — сказал, наконец, дед. — Я рад, что ты остепенился. И даже хм… внучку мне организовал. Я даже с удовольствием повожусь с ней. Когда ты привезешь её в выходные. На час.

— Но…

— Сейчас ночь. Завтра рабочий день, который, я надеюсь, ты не пропустишь. У Надежды Павловны есть свои обязанности. А у тебя, насколько я знаю, есть миллион. Найми няню.

Я устало плюхнулся на диван возле Соньки. Та засунула свой кулак в рот. Хорошо ей: что ни происходит — все равно, лишь бы покормили и подгузник поменяли. А мне мучайся. Я посмотрел ещё раз на деда. Он покачал головой.

— Надежда Павловна, — попросил я. — Вы хоть помойте её. Я сам боюсь. А она вроде снова обкакалась…

Экономка, не глядя на деда, забрала ребёнка — очень ловко и совсем без страха, прихватила сумку с вещами и ушла. Вернулась через полчаса с чистой, красиво одетой и даже не плачущей Соней.

Глава 10. Лида

Я спала, и во сне удивлялась — почему Сонька не плачет? Давно уже должна была проснуться. На грудь мне страшно давило, может, Сатана на мне уснул? Я, наконец, разлепила глаза. Белый потолок был очень далеко — в моей квартире потолки такой высотой похвастать не могли. Заворочалась и сформировалась мысль — я не дома. Захлестнул липкий невыносимый ужас. Соня где?! Я с трудом повернула голову — от руки тянулась трубка капельницы. Больница, блядь!

Я как смогла быстро встала с постели, в голове звенело, ноги заплетались. На спинке кровати увидела свой халат, на полу — тапочки. Мои тапочки! Я, поморщившись, выдернула иголку из вены, накинула халат и вышла в коридор. Бабушка, лежавшая со мной в одной палате, кричала что-то вслед, но я не расслышала из-за звона в ушах. До поста медсестры добиралась лет сто, не меньше. Деловитая девушка в белом колпаке увлеченно заполняла бумаги. Меня увидела — удивилась.

— Полушкина! Вы зачем встали? Вам лежать нужно!

— У меня ребёнок дома один, — выплеснула я свой ужас. — Где моя обувь? Я поеду…

Силы оставили, я тяжело опустилась на стул. Не знаю, как я сюда попала, и как доберусь домой. Знаю только, что это нужно сделать. А все остальное неважно.

— Никуда мы вас не отпустим. Ещё даже обхода не было! Вам ещё анализы сдавать. А ребёнок ваш с мужем, он уже три раза звонил, спрашивал, когда вы проснетесь.

— Какой ещё к черту муж? — удивилась я. Неужели Гришка явился?

А потом посмотрела на свою руку. Осторожно, со страхом — на безымянном пальце кольцо. Белое золото, три прозрачных камушка — по краям совсем крошечные, посередине — покрупнее. Ужас!

— Герман! — выдохнула я.

— Герман, — с улыбкой согласилась медсестра.

У меня даже телефона не было. Обуви не было тоже — меня привезли, в чем я была, любезно прихватив трусы с тапочками. Медсестра, не слушая возражений, посадила меня в кресло, отвезла назад в палату и поставила капельницу. Я была слишком слаба, что, впрочем, не мешало представлять картинки одна другой страшнее: голодная ревущая Сонька — что может быть ужаснее?

Мне сделали укол в попу, сунули градусник под мышку и обещали дать поговорить с Германом, когда он позвонит еще раз. А в том, что он позвонит, медсестра даже не сомневалась. В глазах у меня плыло, я пыталась сосредоточиться на одной точке, но помогало мало. Я уснула.

Когда проснулась, больница никуда не делась. Кольцо с пальца тоже. Зато больше не было капельницы. Я снова встала.

— Не бережешь ты себя, доченька, — покачала головой моя соседка.

Я умылась, снова пошла на пост. Медсестра покачала головой, но прогнать меня не сумела. Герман позвонил через двадцать пять минут. У меня снова поднялась температура, меня знобило, но я стояла, словно часовой, не смыкая глаз. И чуть не заплакала от облегчения, когда сестра в очередной раз взяла трубку, улыбнулась и отдала её мне.

— Герман! — крикнула я. — Где Соня?!

— Тише, — попросил он шепотом. — Спит она.

Невыразимое облегчение, огромное, как океан, захлестнуло меня с головой. Я даже испугалась, что разревусь от радости. Но медсестра сидела за своей стойкой и наверняка тайком наблюдала за мной. И уж точно все слышала.

— Герман, привези мне кроссовки, — теперь я тоже шептала. — Я отсюда сбегу.

— Может, стоит полежать хотя бы пару дней? — спросил он. — Ты валялась на полу, как труп. Очень горячий труп. Я сомневаюсь, что в таком состоянии ты поможешь дочке.

Стоило ему лишь напомнить, как меня обдало жаром. Только вот мерзла, а сейчас хоть догола раздевайся. Да какая разница, что со мной, если Сонька дома одна? Герман не в счёт.

— Да вы её угробите! — прошипела я как можно тише.

— Вы меня недооцениваете, Лида. И мои способности. Я вызвал няню. Самая лучшая в мире няня — она и меня вынянчила. Опытная. Ночь провели просто замечательно. Я вам вечером телефон привезу, будем фотографии вам отправлять.

Меня терзали сомнения. С одной стороны я понимала — если уйду сейчас из больницы, то свалюсь за ближайшим углом. С другой — моя дочка, которую я выстрадала и берегла, как зеницу ока, сейчас совсем с чужими людьми.

— Герман, пожалуйста, — наконец, сдалась я. — Два дня — и я вернусь. Вы только не трогайте её, пожалуйста… сам. Не обижайтесь, но в ваши способности в качестве няни я не верю. Пусть лучше ваша опытная. Пожалуйста.

— Без проблем, — откликнулся он. — Ждите телефон, — и прервал связь.

Моя палата находилась в самом конце коридора. Дурацкое упрямство толкало вперёд, хотя я могла попросить помощи. Пусть мне будет плохо за то, что я такая ужасная мать — мой ребёнок в чужих руках, а я тут… прохлаждаюсь.

Медсестра смотрела мне вслед, но не стерпела и подкатила коляску. А я села в неё, предоставив заботиться обо мне посторонним людям.

«Мы с Сонькой словно сироты, — с горечью подумала я. — Никому ненужные. Телефон принесут, надо будет Дуне позвонить. Все-таки, тётя. Может, съездит, проконтролирует».

Тревога за Соню не то чтобы отпустила, но притупилась. Температура снова поднялась до сорока, мне сделали очередной укол. В голове троилось, мысли путались. До боли хотелось домой, чтобы дочка лежала рядом, гулила и, устав, потянулась к моей груди... Я схватилась за грудь — она должна стоять колом. Надо сцедить, срочно! Я не хотела прерывать грудное вскармливание, это таинство, которое объединяет меня с ребенком. Но грудь не болела, не наливалась молоком — она была крепко перетянута крест-накрест эластичной белой тканью. Я была так поглощена тревогой за Соню, что даже не обратила на это внимания. Осознание случившегося дошло до меня не сразу. А потом я вдруг чётко поняла: я — ужасная мать. Мой ребёнок с чужими людьми неизвестно где, а я больше не смогу кормить его грудью.

Температуру мне сбили. Не знаю, что кололи, но ощущение было, что наркотой обдолбалась. Вроде не болит уже ничего, а встанешь — и пол из под ног, и в голове — туман. Вязко все, противно.

На подоконнике лежал роман в мягкой обложке. Бабушка соседка смилостивилась и принесла мне его. Я пыталась читать, но страдания героини совершенно не увлекали. Своих хоть отбавляй. Мысли то и дело возвращались к Соньке, потом к пустой груди, на глаза наворачивались слёзы. Обход, который должен был быть утром я, похоже, проспала — никто не приходил. Медсестра сообщила лишь, что воспаления лёгких, которое подозревалось изначально, у меня нет. И то слава богу.