Моя крайность

Возмущается, скорее всего с полной уверенностью, что я не расслышу его бубнежку под нос, которая едкой отравой пускается по венам.

Дурочка, раскатала губу на спасибо. А тебе под попу коленом, получите — распишитесь и лучше всего катитесь восвояси со своими завтраками.

— Хорошо, — сдержанно произношу, понимая что напирая, ничего не добьюсь, лишь лоб расшибу от взятия на таран.

— Закажи пиццу и не парься. У меня всё равно в холодильнике кроме шампанского и молока ничего больше нет, — бросает небрежно, выходя в коридор. — Деньги возьми в куртке, внутренний карман.

Так и делаю, оформляю заказ через приложение, придерживаясь исключительно своих гастрономических предпочтений, варю кофе и жду. На удивление, курьер является раньше заявленного времени ожидания, даже Макеев ещё не успевает вернуться из ванной.

Мой хлопковый комбинезончик висит в шкафу, по этой причине я максимально тяну футболку, одолженную у Макса, старательно скрывая бёдра.

Не такое уж и фантастическое зрелище — девушка с утра в одежде парня.

— Лёша? — опешив, отскакиваю от открытой двери. — Что ты здесь делаешь?

Немой вопрос, аналогичного содержания так и застывает на раскрытых от удивления губах брата…

Глава 19 "Не вправе быть слабым"

Максим

Запах… знакомый, еле уловимый первым проникает в подсознание, цепляется за вытравленные из памяти куски прошлого. Плохо вытравленные раз я, будто окутан цветочным ароматом, на смену, которому приходит другой.

Запах паники… жуткого адреналина, и тот давно успел расширить сосуды, ведущие к сердцу, бьющемуся в такт дерзкой музыки и к мозгу, отравленному изрядным количеством спиртного.

Следом все тело пронзает боль, даруя новый запах: мерзкой, тяжёлой органики. Вязкой и густой, липнущей, словно смола.

И тут же едкий дым обжигает горло и с упреком щекочет ноздри, врывается в лёгкие, но с каждым сиплым выдохом покидает меня вместе с желанием жить.

Нестерпимый вой в ушах, который соперничает с собственными стонами, адская боль, выкручивающая наизнанку, чтобы после заполнить рот липкой смесью слюней и крови.

Больно… страшно и горячо, словно меня живьём жгут, а после пепел вытряхивают за ненужностью, или в назидание собственной вины. А я ту забыть не могу, отпустить и не пытаюсь, наказывая себя, с таким же остервенением, как и мой организм. Который очень часто кидает меня в омут страшного сновидения, назло выжимая из совести мою непосредственную причастность к страшной трагедии.

Запах… знакомый, яркий с цветочными нотками усиливается, вплетается в тонкую сеточку сосудов, разносясь по крови, стремительно подхлестывая панику.

Мне трудно дышать и двигаться, словно я снова заперт в этой "консервной банке" в ожидании помощи…но лучше уж смерть встретить раньше, чем спасателей. Хотя кто-то высший решает оставить меня в живых, как насмешкой судьбы играя теперь на моем комплексе вины.

Грудь сдавлена и на ней ощутимой тяжестью что-то лежит, воруя возможность сделать спасительные вдохи. Ноги же, будто в капкане, им тоже что-то мешает, но я не понимаю, что именно.

— Максюш, — голос тянется, как нить путеводная, зазывая выбраться наконец-то из душных оков ночного страха. — Просыпайся, пожалуйста.

Мягкие поцелуи, почти невесомые, но возвращающие меня к жизни, отвоевав своей нежностью.

Я открываю глаза, но пока ещё вижу всё слишком мутно, расплывчато, но и сквозь пелену замечаю заплаканное лицо Маргариты. И единственное желание, чтобы она меня не видела таким, разрывает душу. Таким никчёмный и жалким я вправе быть в одиночестве, и уж тем более не перед той, что с некоторых пор владеет моими мыслями.

— Слезь, мне больно, — пытаюсь отстраниться, но сил хватает только высвободить руку. Болевая память снова играет со мной, выкручивает мышцу, а по кости проходится дикой ломотой, которую в подтверждении дополняет хрустом, изломом ключицы — звуком несуществующим на самом деле, а просто живущим в моей больной голове.

При ней я не имею права быть слабым, но её чёртовы глаза, смотрящие с заботливой нежностью, бесят, кроют не по-детски. Но заставить Марго больше не смотреть так на меня, я не могу. Зелёные омуты, единственные ниточки к моей гниющей личности, запертой под кожей, некогда зафиксированной винтами и пластиной к раздробленной кости. Переломанной, с множеством осколков: острых, нагло терзающих всё моё нутро.

Закрываюсь от неё, внутренне сжимаясь и моля, чтобы Марго отстала, забыла произошедшее, и ни дай бог не стала ковырять старую рану. И если физически я способен перетерпеть, то душевных копаний мне не вытерпеть, слишком уж ослаблен и истощен на эмоциональном уровне.

— Что это было? — шепчет маленькая заноза, докапываясь до истины от которой воротит и которую не так просто и, раскрыть.

На самом деле гнусно, я не способен сказать правду, а значит снова ложь. Ложь во спасение. Только кого я спасаю? Свой зад? Репутацию? Или эфемерный образ правильного, совестливого человека, воспитанного моралиста? На самом же деле я гнида, трясущаяся за собственную шкуру, тварь с запятнанными в кровь руками. И такой, как Марго не место рядом со мной.

— Просто ночной кошмар, — огрызаюсь, но не в открытую, а пряча лицо вместе с недоговорённостью в дрожащих ладонях.

— Я могу чем-то помочь? У меня есть в рюкзаке обезболивающее, очень хорошее.

Она продолжает что-то болтать, без остановки, я же слушаю её вполуха. Выговаривает слова на протяжном выдохе, то ли боясь забыть суть бесполезного разговора, то ли надеясь завуалировать жалобный ко мне порыв быстрой речью.

Но мне не нужно от неё жалости, ни от кого не нужно, а Маргошино сострадание болезненно давит, ослабляет мою волю и амбиции, раскатывая и превращая в тряпку.

Но Крайнова не сдаётся, не спешит ставить точку. Касается неловко плеча, медленно скользит вверх, а от прикосновений не хочется прятаться. И если кожа не реагирует на касания других рук, которых теперь слишком много в моей жизни, то под пальцами Маргариты всё расцветает сверхчувствительностью. Каждый миллиметр моей плоти странно реагирует, откликается и ждёт большей ласки, но я из последних сил борюсь с наваждением.

— Не надо, — отбрасываю руку, пальцы которой добираются до шрама. Кожа вокруг толстой, сшитой полоски, пульсирует, покалывает в трепетном предвкушении, от которого делается ещё более неуютно. — Не трогай!

Прошу об этом, но внутренне сжимаюсь, как только Маргарита послушно капитулирует. Сам не пойму своих реакций и желаний, хочу чтобы она не боялась моего надуманного уродства с той же бесконечной силой, что и бешусь от заботы, невероятного сострадания, проявленного ко мне.

Сбежать. Всегда можно сбежать: от зарождающихся чувств, что наводят смуту в душе и мыслях; от того, что с пугающей частотой заставляет моё сердце биться — чаще, с перебоями и в дикой динамике. Лишь от себя убежать невозможно, а от Марго можно, и нужно.