Моя маленькая Британия

В 2009 году наконец подтвердилось, что первая картина является фальшивкой. Набросок для нее сделан графитовым карандашом, а подобные карандаши не были доступны художникам Ренессанса. Этот момент истины стал возможным благодаря работе научного отдела Национальной галереи, чья основанная в 1934 году лаборатория является мировым лидером в изучении материалов и техники старых мастеров.

Кому приятно признаваться в том, что за бешеные деньги приобрел фальшивку? (А именно такой диагноз поставлен двум принадлежавшим галерее Гольбейнам, двум Боттичелли, Веласкесу, нескольким работам Рембрандта и Дюрера.) Но сокуратор выставки Марджори Уисимэн заверила, что сегодня обмануть галерею было бы «крайне трудно».

Раскрывать тайны картин ученым помогает дорогостоящее оборудование: рентгеновские аппараты, аппараты инфракрасной съемки, электронные микроскопы, а также изготовленный по последнему слову техники газовый хромато-масс-спектрометр, который определяет, из чего сделаны краски и входят ли в их состав синтетические вещества.

К примеру, если на полотне XV века в качестве фоновой краски использована изобретенная в начале XVIII века краска «берлинская лазурь», то с картиной явно что-то не в порядке. Именно такая история случилась с мужским портретом, который приписывали Хансу Гольбейну-младшему.

Приобретенный галереей в 1847 году, он сразу же вызвал скептическое отношение. Разразился скандал, который привел к увольнению самого первого директора галереи. Результаты недавних исследований показали, что портрет был создан через семнадцать лет после смерти Гольбейна неизвестным художником, а в XVIII веке перерисован под Гольбейна.

Другой не в меру эмоциональный директор в прошлом веке купил четыре маленькие картины, приписываемые Джорджоне — венецианскому гению, который совсем молодым умер от чумы. Продавец запросил 14 тысяч фунтов стерлингов. Для арт-рынка 30-х годов, еще не оправившегося после Великой Депрессии, эта сумма была невероятной, но директор фазу согласился — кому ж не хочется стать первооткрывателем? Сегодня искусствоведы полагают, что картины были написаны земляком и современником Джорджоне Андреа Превитали. Калибр двух художников несопоставим — как и цены на их работы.

Еще один случай, когда хронология и здравый смысл вступили в противоречие, связан с «Автопортретом», долгое время приписываемым известному французу Гюставу Курбе. Во время реставрации была обнаружена светлая грунтовка — Курбе такой никогда не пользовался. Печать французской компании Lefranc et Cie на обороте картины окончательно разрешила сомнения. Хотя эта компания давно снабжала парижских художников материалами, печать именно такого образца появилась уже после смерти Курбе.

Забавно, что некоторые нарочно состаренные картины бережно подновлялись реставраторами. В 1923 году галерея приобрела групповой профильный портрет — как она полагала, XV века, — на котором был изображен итальянский герцог с детьми. Искусствоведам эта картина показалась странной. На ней и герцог сам на себя не похож (у реального нос был перебит на турнире), и головной убор у него — с нетипичным для эпохи узором (привет от Бакста и русских сезонов в Париже, введших в моду «шахматный» текстиль), и дочка герцога наряжена в мальчиковую шапочку. Научная экспертиза все расставила по местам: «Портрет изготовлен в начале прошлого века — в нем использованы синтетические пигменты, а для придания патины он покрыт смолой шеллаком».

К счастью, директора ошибаются не всегда. Николас Пенни, сегодняшний глава галереи, как-то наткнулся в замке графства Нортумберленд на любопытную картину, которую эксперты давным-давно назвали копией под Рафаэля. «Слишком уж богатая рама для копии», — засомневался мистер Пенни и попросил провести экспертизу.

Инфракрасная съемка показала, что в процессе работы автор картины менял свой замысел: наброски и окончательный рисунок костюмов и ландшафта различаются. Ни один копиист не стал бы этим заниматься. Вдобавок палитра оказалась типично рафаэлевской, и некоторые элементы ее красок использовались только до XVI века. Национальная галерея купила «Мадонну в розовых тонах» за 22 миллиона фунтов. На выставке этот подлинник Рафаэля висит в зале, посвященном приятным сюрпризам.

Афоризм как спутник славы

Почему Чайковский предлагал иностранцам бесплатные концерты.

«Мы отдохнем, мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах». Посетители паба в английском Дорсете считали, что место для надписи выбрано подходящее (после нескольких пинт всякое можно увидеть и услышать), пока им не раскрыл глаза один переводчик русской художественной литературы: «В жизни не встречал такого высококультурного граффити. Это же слова из чеховского „Дяди Вани“. Как они попали сюда?»

Такова судьба всех знаменитых изречений: и после смерти автора они продолжают самостоятельное путешествие — напечатанными, произнесенными, переведенными на другие языки; не зря их называют крылатыми.

Британские телезрители составили список своих самых остроумных соотечественников. На первом месте оказался Оскар Уайльд, который сыпал афоризмами даже на смертном одре. За ним следуют Спайк Миллиган, актер и сценарист, на надгробии которого написано: «Я говорил вам, что болен». А также совершенно неполиткорректный Стивен Фрай (сыгравший Дживса в сериале про Дживса и Вустера) и автомобильный журналист Джереми Кларксон, сказавший, что «скорость еще никого не убивала. Вот если вы вдруг стали неподвижны — это серьезно».

В списке остроумцев неожиданно оказался вокалист Oasis Лиам Галлахер. Всем запомнилось его высказывание по поводу автобиографии Виктории Бекхэм: «Какое там писательство, она не в состоянии одновременно жевать жвачку и шагать по прямой».

И Шекспир. Гений жил четыреста лет назад, но о многих вещах никто не сказал лучше, чем он: «Сначала девушка хочет только замуж; заполучив мужа, она хочет все остальное на свете». И Маргарет Тэтчер, которая опередила записных юмористов: «Быть могущественным — то же, что быть леди. Если тебе приходится напоминать людям об этом, ты этим не являешься». Знала, о чем говорила.

Никто не удивился присутствию Уинстона Черчилля в этой компании. Виконтессе Астор, которая заявила, что положила бы яд ему в кофе, будь она его женой, Черчилль ответил: «А я бы его выпил, если бы был вашим мужем». Или вот еще прелесть: «Я и жена за сорок лет пробовали позавтракать вместе два или три раза, но это было невыносимо, так что мы оставили попытки».

Некоторые реплики великого политика давно стали анекдотами. Я сама еще студенткой смеялась над одним — про пьяного, который сказал отчитавшей его женщине: «Мадам, я пьян, а вы безобразны. Мадам, завтра я буду трезвым», — не подозревая, что это был ответ Черчилля одной строгой даме из парламента.

Последний случай нетипичен: афоризмы редко отделяются от авторитета своих знаменитых создателей. В энциклопедии так и сказано: афоризм — законченная и глубокая мысль определенного автора, которая не аргументирует, а просто воздействует на сознание оригинальной формулировкой.

Конечно, не только известным людям удается переход в другую систему координат, где явления рассматриваются под парадоксальным углом. Но если рядовой представитель публики вдруг произнесет нетленную строчку, она будет тотчас украдена ближними и повторена без указания первоисточника. Лучшее, во что она потом сможет превратиться, — это в анекдот или поговорку.

Интересно узнавать, как многословны и несмелы были исторические личности — создатели известных всем афоризмов — на своем пути к славе. В Шотландской национальной библиотеке и на аукционе Christie’s в Лондоне были представлены сразу две богатые коллекции писем и дневников. Там фигурировало письмо Чарльза Дарвина, в котором он поделился с издателем идеей будущей книги: «Это плод двадцатилетней работы… Не знаю, станет ли она популярной, хотя я, к своему удивлению, замечаю, что тема интересна даже людям, далеким от науки».