Моя панацея

Нет, надо было Павлика пристрелить.

— Максим, я… я не очень хорошая любовница.

Выдыхает, кажется, весь воздух из лёгкий, словно на самую тёмную морскую глубину нырнула. И главное, в глазах столько в этом бреде уверенности, что я не могу удержаться и смеюсь.

— Это тебе кто сказал?

— Я и сама знаю, — взмахивает рукой и принимается нервно теребить тёмные пряди волос. — Мне двадцать шесть, я была замужем, но…

— … но твой муж был грёбаным импотентом, вот и не показал, какой ты можешь быть.

— Судя по тому, что Павел хотел уехать с любовницей, импотентом он не был, — морщится и напрягается ещё больше. — Просто меня, наверное, не хотел. Может, причина какая-то была.

— Он урод, вот и вся причина. Давай не будем о нём говорить.

— Но даже если мы не будем об этом говорить, ничего же не изменится. Я всё ещё замужем и богиней секса за восемь лет так и не стала.

Встаю и делаю всего два шага. Инга замирает, а я кладу руки на её плечи. Слегка сжимаю, медленно провожу пальцами по коже. Ниже, ещё ниже. Обхватываю тонкие запястья, ловлю лихорадочный пульс.

— Ты меня всё ещё боишься? — тихо на ухо. Не тороплюсь, не напираю. Просто сгораю от невыносимой жажды. Только её никакая, даже самая чистая родниковая вода не утолит. — Я страшный?

Качает головой, смотрит мне в глаза, а губы дрожат.

— Нет, ты не страшный. Совсем не такой, каким показался сначала. Другой.

Отлично.

— Думаешь, мне нужна богиня секса? Считаешь, я из тех сусликов, которые ложатся на спину, раскидываются морской звездой и ждут, когда им чудеса акробатики покажут?

Инга вздрагивает. Неужели попал в болевую точку? Да, девочка, я жестокий, только от замалчивания проблем они сами не рассосутся.

— Я вообще обычно не думаю о мужчинах в подобных контекстах, — смущается, хочет казаться более дерзкой, даже подбородок повыше задирает. Смешная и неловкая.

— О мужчинах и не надо думать ни в каких контекстах. А вот обо мне можно.

Тихо смеётся, а я касаюсь губами её виска, целую так, словно она в любой момент может растаять. Раствориться в воздухе.

— Я не хочу тебя пугать. Не хочу, чтобы ты думала, что мне нужна благодарность за все эти шмотки.

— Не нужна? Как там говорят: “Кто девушку кормит, тот девушку и танцует”. Так же?

— С тобой точно не так. Присядь, Инга, я сейчас. На минуту отлучусь. Кое-что в кабинете надо забрать.

Пока она удивлённо хлопает глазами, я выхожу из комнаты, а вернувшись, вижу её сидящей, подогнув ноги, на моём кресле.

— Держи.

— Это… это моя сумка?

— Да, там паспорт. А ещё внутри новый телефон с той же симкой.

Инга раскрывает сумку из потёртой кожи, перебирает содержимое, раскрывает паспорт, улыбается.

— Как ты…

— Не спрашивай. Никакого криминала, но лучше не спрашивай.

— А телефон… он же дорогой. Мой простенький совсем был.

— Возмещаю ущерб.

— Этот хоть не разобьёшь?

— Я не всегда такой буйный, но клясться на костях предков не буду.

Смеётся и убирает сумку за спину. Вдруг в глазах мелькает что-то такое, от чего у меня сладко ноет под ложечкой. Вспархивает с места, становится на цыпочки и говорит, касаясь носом моей скулы:

— Я ведь не только платье купила… поможешь?

И поворачивается ко мне своей очаровательной задницей. Смотрит искоса, в глазах странный блеск, рукой указывает на спину. Там замок, и я медленно растёгиваю его.

Поводит плечами, а я стягиваю вниз платье.

— Ещё и бельё… красивое.

— Наверное… совсем в этих ваших женских финтифлюшках не разбираюсь. Но если тебе нравится, то да, я тоже в восторге.

Провожу пальцами вниз по цепочке позвонков, поддеваю застёжку, спускаюсь к талии. Обхватываю её, узкую, руками и замечаю, как по коже Инги рассыпаются мурашки. Очень много мурашек.

— Инга, ты же понимаешь, что сейчас будет?

Кивок головы, рваные вдохи, когда накрываю ладонями упругую грудь, скрытую от меня тонким розовым кружевом. Сжимаю крепко, ещё крепче прижимаю Ингу к себе. Её затылок на моей груди, а тело сотрясает мелкая дрожь.

— Чувствуешь? — толкаюсь вперёд, и моя эрекция между её ягодиц. Трусь, словно нет между нами никакой одежды, высекаю искры из своего терпения, сжигаю его дотла.

Но вместо ответа Инга глухо стонет. Чувствует. И хочет того же, что бы там её благоразумие не вопило.

— Просто расслабься, мне не нужны от тебя чудеса.

— А что надо?

— Естественность. И избавить тебя от этого.

Да, Инга, не охай так удивлённо. Я умею обращаться с женским бельём. Ничего в нём не понимаю, но уж с парочкой крючков как-нибудь справлюсь.

Бретельки скользят вниз по тонким рукам, пока лифчик не падает мне в ладонь. Сминаю кружево и отшвыриваю, словно оно в змею гремучую превратилось. Жаль, красивых женщин нельзя законом обязать не заковывать свою грудь в эту нелепую дизайнерскую броню. Ну вот что в них удобного?

Инга замирает птичкой на морозе, слегка дрожит, а я обхожу её по короткой дуге. Становлюсь напротив и никак не могу оторвать взгляд от женской груди. Аккуратной и идеальной. Двойка, но мне больше и не надо.

— Не смей! — предупреждаю, когда Инга почти прикрылась от меня скрещенными руками, почти спряталась. Почти успела, только хрен я позволю ей снова залезть в свою ракушку, сдать назад. — Заведи руки за спину.

Я умею надавить на нужные точки. Вот и Инга делает то, что велено, не отводя от меня взгляда огромных глаз. Они такие блестящие сейчас, такие красивые. Распахнутые, впитывающие каждое моё движение, а взгляд пристальный, внимательный.

Касаюсь пальцами горошины соска, тру его раскрытой ладонью, обвожу по контуру, слегка сжимаю. Мне сложно сейчас быть нежным — слишком возбуждён, но и излишней жестокости не терплю. Лишь то, что выведет на эмоции, подарит отклик, заведёт.

Плечи Инги напрягаются, когда проделываю то же самое со вторым соском. Просто прищипываю, но этого хватает, чтобы в дыхании появилась характерная хрипотца, а жилка на виске напряглась и начала пульсировать. Я касаюсь её губами, слизываю солёную капельку, и кладу руки на высокую грудь.