Моя панацея

— Ага, — хитро улыбается и ёрзает на месте. — Спички. И ещё… где здесь можно развести костёр?

— Ты сумасшедшая. Что ты уже придумала? — удивляюсь, а Инга берёт в руки альбом и потрясает им перед моим лицом. — Вот, тут фотографии. Мне нужны спички и костёр, я буду жечь своё прошлое.

Я забираю у Инги альбом, раскрываю его на рандомной странице и замечаю… Павлика. Без рубашки, в одних шортах, он лыбится, глядя в камеру, и я снова отмечаю, какой же он доходяга.

— Гондон, — не сдерживаюсь, а Инга кивает. — Что ты вообще в нём нашла?

— Ну так что, где можно развести костёр? — моя нетерпеливая девочка вскакивает на ноги, и я снова не могу удержаться от того, чтобы не окинуть её восхищённым взглядом.

Всё-таки она невероятная, и с каждым днём становится всё лучше. Увереннее. Смелее.

— Ну, пойдём, если не шутишь.

Мы идём в шатёр, под светлыми стенами которого расставлены мягкие диванчики, смыкающиеся кругом, а в здоровенный гриль со всеми наворотами вроде хитроумной барбикюшницы и небольшой коптильни. Я не часто им пользуюсь, но в любом приличном особняке должны быть такие вот места, чтобы жарить шашлыки с деловыми партнёрами, поить гостей коньяком и травить байки.

В центре под круглой решёткой, которую я снимаю и отбрасываю в сторону, аккуратно сложены берёзовые дрова, и я с одной спички разжигаю пламя.

— Ух ты! — восхищается Инга, а я смотрю на неё через плечо, заломив эффектно бровь, как самодовольный говнюк.

— Опыт, детка, не пропьёшь. В детстве мы с пацанами ловлей рыбы промышляли, да мелких пичуг в силки заманивали. А потом жгли костры и нехитрый ужин был готов. И что самое важное: абсолютно бесплатный хавч плюс приключение.

— Ты умеешь рыбу ловить?

— Представляешь? — усмехаюсь, поправляя длинной кочергой весело потрескивающие поленья, окрашенные огнём в алый. — А ещё белку в глаз бью.

— Белку? — грустит. — Белки красивые, зачем им убивать?

— Жрать захочешь, так и соседа съешь, — пожимаю плечами. — Голод — такая срань, которая мутит даже самый светлый и милосердный ум.

— Ты часто голодал?

— Приходилось, но пусть в прошлом остаётся. Не люблю жевать переживания и перетирать в ступе детские обиды. Было да и прошло, что об этом вспоминать?

— Действительно, — задумчиво и, прижав альбом к груди, подходит ближе.

— Давай, моя королева, жертвенный костёр готов. Жги тамплиеров!

Инга смеётся и кладёт альбом на кованый столик, на котором хранится всякая всячина типа кочерги и спичек. Открывает первую страницу и с мясом вырывает фотографию.

Я стараюсь на них не смотреть, чтобы не травить своё эго, но всё-таки цепкий взгляд выхватывает то улыбающегося Павлика, то… снова улыбающегося Павлика.

— Господи, как его много, — ворчу, а Инга смирает фотографию в кулаке и бросает в огонь, где она и погибает за считанные секунды. Потом вторую, третью.

— Он любил фотографироваться. Ты знаешь, я многое сейчас понимаю, и то, насколько сильно Павлик себя любил — больше всех на свете — понимаю тоже. Он неплохой человек, хоть и очень оступился, совершил преступление. Но он действительно гондон.

— Женщина, ты прекрасна, — смеюсь, глядя с каким азартом она расправляется со своим прошлым.

Отсветы огня падают на лицо, заставляют сиять глаза, а в них удовольствие и злорадство.

Я уже вам говорил, что эта женщина — самая прекрасная на свете?

И да, именно в этот момент, когда фотографии сгорают в пламени, а Инга без сожаления отправляет новую порцию в огонь, я понимаю, что влюбился окончательно и бесповоротно.

33. Инга

Через две недели щемящего безоблачного счастья среди наступившего удивительно тёплого ноября мне позвонил следователь по делу Павлика. Настолько неожиданный звонок, что я несколько секунд хлопала глазами, глядя на имя абонента, высветившееся на экране. Следователь пригласил на разговор «без протокола», с глазу на глаз и на нейтральной территории, и это показалось… слишком странным.

Я вслушиваюсь в звуки его голоса и никак не могу понять, что таится за этим звонком? Опасность? Всплыли новые подробности?

— Я сегодня до четырёх часов немного занята, — не вру, потому что на этот день запланирована первая встреча с психологом из «Адаптации», и я точно не хочу её пропустить. Именно это важно для меня, а не разговоры по душам с малознакомым человеком. — После шести тоже.

— Значит, в период с четырёх до шести будете свободны? — холодно интересуется, чем-то щёлкая на заднем плане.

— Как ветер, — пытаюсь казаться равнодушной, хотя не уверена, что получается.

— Тогда назовите адрес, — оживляется следователь, — где вам будет удобнее всего встретиться со мной.

Честное слово, если бы я верила в романтические сказки, то подумала, что он мне назначает свидание, но я не верю.

— Что-то с… Павлом? — нахожу единственную разумную причину для звонка. Следователь, немного помолчав, подтверждает: именно с Павликом всё и связано. Кто бы сомневался, да?

Я называю адрес того самого кафе, в котором пережидала грозу после допроса и, коротко попрощавшись, вешаю трубку. Кладу телефон на кухонный островок экраном вниз, поворачиваюсь к плите и продолжаю методично готовить завтрак для Ярика. На часах только восемь утра, а моё настроение уже напрочь испорчено. Чего доброго ещё кашу спалю.

Пока закипает молоко, а я нарезаю кубиком яблоки для фруктового салата с натуральным йогуртом — Ярику нужны витамины — в голове тысяча вопросов. Я не понимаю, какой будет тема нашей беседы, потому на сердце тревожно. А ещё не знаю, нужно ли об этом говорить Максиму.

Всё-таки я ведь взрослая женщина и не обязана по поводу любого чиха бежать к Максу — у него и своих проблем хватает, на работе вон настоящий аврал, из-за которого всё, на что его хватает — доползти до кровати и рухнуть замертво. Нет, не буду ни о чём говорить, сама разберусь.

В конце концов, Павлик всё ещё мой муж, и восемь совместных лет, хочу я этого или нет, забыть не получится.

— Ты грустная, — щебечет Ярик, когда ставлю перед ним тарелку с любимой кашей и мисочку с фруктовым салатом.

— Да нет, милый, всё хорошо, — отмахиваюсь, лишний раз убеждаясь, насколько этот ребёнок особенный. Чуткий и понимающий больше, чем положено в его возрасте.

Всё время, что прошло с момента предложения Максима, я нет-нет, пыталась понять, не совершаем ли мы ошибку. Не совершаю ли я ошибку. Но каждый раз, стоило Ярику обнять меня, поцеловать в щёку или просто начать о чём-то рассказывать, убеждалась в моей безусловной любви к нему. И уже казалось неважным, кто его родил, ничего не волновало, лишь хотелось, чтобы Ярослав был счастлив. И если для счастья ему нужна я, то почему бы и нет?