Моя прекрасная повариха

– Конрад Фьярвиссон. А девочка будет Марта Фьярвисдоттир.

– Красивые имена, – серьезно ответил прадед. – Спасибо, что одно из них как у меня. Ну ты не стой столбом, попить-то отнеси. А я за доктором схожу. А то мало ли, может, рано мы с тобой размечтались.

И он пошел к выходу – вроде бы спокойный, но в то же время гордый и счастливый. Теперь у нас будет настоящий клан… вот только, кажется, пока придется забыть о покупке артефакта. Нам предстоят другие траты. У малыша и Глории будет все самое лучшее, а шрам…

Шрамы делают нас теми, кто мы есть. И не позволяют забывать ни о победах, ни о поражениях. А на артефакт мы потихоньку накопим. Купим его, допустим, через пару лет, это же ничего страшного.

Я поднялся в нашу спальню. Азора сидела у открытого окна, устало прикрыв глаза. Дуновение свежего воздуха облегчало ее страдания. Поставив поднос на стол, я взял стул, присел с ней рядом и спросил:

– Ну как? Полегче?

Она была бледна – под глазами пролегли тени, на висках выступили капельки пота, и у меня сердце сжалось от тоски, счастья и жалости.

– Немного, – вздохнула Азора и всхлипнула: – Кажется, я что-то не то съела.

– Прадед пошел за врачом, – сообщил я. – Надо, чтобы он тебя осмотрел.

Азора вздохнула.

– Мне в последний раз было так дурно, когда я носила Глорию, – сказала она и вдруг осеклась и посмотрела на меня с таким удивлением и испугом, что я не сдержал счастливой улыбки.

– Это же здорово! – воскликнул я и тотчас же поспешил объяснить: – То есть, не то, что тебя тошнит, конечно, а то, что у нас может быть ребенок.

Азора по-прежнему не сводила с меня удивленного взгляда, а я думал о том, что никогда не был так счастлив. Родится у нас Конрад, а потом, например, Авейн, а потом Магда или Крисси, и будем мы жить большой веселой семьей, и мальчишки будут проказничать с пацанами Дархана, а девочки будут такие же умницы, как Глория…

– Да, – кивнула Азора, вдруг сделавшись совсем юной и чистой: мне даже казалось, что от нее исходит свет. – Ребенок, да… Ох, Фьярви…

Она уткнулась лицом в ладони, и ее плечи мелко задрожали: то ли она смеялась, то ли плакала. Я обнял ее и стал рассказывать о том, как завтра же вызову бригаду для ремонта, что ребенку отведем ту комнату, что справа, что ей сейчас надо хорошо питаться и больше отдыхать – в общем, говорил о каких-то бесконечно важных пустяках, пока в коридоре не послышались торопливые шаги, и в комнату не вошел прадед в компании доктора Смитсона. По лицу доктора было видно, что прадед успел сунуть ему пару монет, и поздний вызов пришелся доктору по душе.

– Господин Эрикссон, побудьте пока в коридоре, – деловито приказал доктор, и я вышел, только за дверью обнаружив, что нервно покусываю костяшку большого пальца.

Ребенок. У меня будет ребенок. Еще одна дочка или сын.

Словами не передать, насколько это было для меня важно – да и нет, наверно, таких слов.

Прадед похлопал меня по плечу – было видно, что он очень счастлив и горд тем, что скоро у него появится еще один праправнук. Странное дело, я ведь так и не спросил, как обстоят дела у клана. Как там мой отец, мать, братья, вышла ли замуж Худруна… Из-за двери доносились негромкие голоса, я прислушивался, но так ничего и не смог разобрать.

– Волнуешься? – спросил прадед. Я кивнул.

– Интересно, какой он будет. Или она…

– Хороший будет, – серьезно сказал прадед. – Подержать-то дадите?

– Дадим, – улыбнулся я. Послышались шаги – доктор Смитсон вышел, и за его спиной я увидел Азору, которая снова садилась в кресло. Она выглядела взволнованной – такой, словно несла в руках что-то очень хрупкое.

«Значит, все-таки да», – подумал я, и доктор с важным видом сообщил:

– Ну что, господин Эрикссон, вас можно поздравить! Завтра жду вашу супругу в клинике для более детального осмотра.

– Она ждет ребенка, да? – уточнил я, понимая, что если сейчас начну плясать, то это неправильно поймут.

– Совершенно верно, – ответил доктор и поднял вверх указательный палец. – И да! Очень советую воздержаться от нагрузок и не волновать ее.

– А у нас кулинарный конкурс… вот… через неделю, – растерянно пробормотал я. Доктор вздохнул.

– Ищите ей помощника, хотя я бы рекомендовал отказаться.

Прадед обрадовал доктора Смитссона еще одной золотой монетой, и тот откланялся. Я вошел в комнату, и Азора посмотрела на меня с такой улыбкой, словно у нее уже был какой-то план.

– С ума сойти, правда? – спросил я и, запустив руки в волосы, дернул себя за косы – давно так не делал, а теперь вот старая привычка вернулась. – Я так рад, ты не представляешь! А доктор сказал, тебе нельзя участвовать в конкурсе.

Улыбка Азоры сделалась еще хитрее.

– Кажется, я знаю, что с этим можно сделать, – сказала она.

– Эльфийская магия? – уточнил я, и Азора ответила:

– Да. Она самая.

Азора

– Как, по-твоему, эльфийские владычицы прежних времен бились на войне чуть ли не до самых родов?

Меня окутывало мягкое золотое облако – та магия, которую я так долго копила где-то в глубине души, выплыла в мир, чтобы лечь вокруг моего тела невесомыми складками плаща и укрыть от любых возможных травм. Фьярви смотрел, как зачарованный, даже приоткрыл рот от изумления. А я вслушивалась в себя, пытаясь уловить легкую пульсацию новой жизни, и чувствовала, как все темное и тяжелое, все, что нам с Глорией пришлось пережить в прошлом, выметается прочь.

Когда я сказала Эленверу, что у нас будет ребенок, то он горячо обрадовался – на словах. А на следующий день бросил в меня чашку из-за того, что чай оказался холодным. Тогда я подумала, что сделала что-то не так. Ведь не может мой принц, мужчина, который посвящал мне стихи и песни, сделать это просто потому что. Я попросила у него прощения, и это было первым шагом в ад – Эленвер поднялся и ушел, не говоря ни слова. Через три дня он вернулся: к тому времени мне уже успели сообщить, что он провел время с фрейлинами своей матери, и они не читали книги.

«Ты сама во всем виновата, – холодно сказал он. – Если бы ты вела себя иначе, я бы тоже был другим».

Тогда мне хотелось умереть – и моя магия поднялась на поверхность, укутывая меня и Глорию от любой боли внешнего мира.

– Невероятно… – прошептал Фьярви. Протянув руку, он дотронулся было до золотого марева и тотчас же отдернул пальцы: – Щекочет!

– Да, – рассмеялась я. Облако медленно гасло: теперь я могла делать все, что захочу, и это не причинило бы мне и ребенку ни малейшего вреда. – Так что я спокойно могу идти на конкурс.

– Но никакой стряпни на кухне! – решительно заявил Фьярви. – Пусть едят у Морави или я не знаю, где, но незачем тебе больше стоять у печей. Это тяжелая работа.

Я понимающе кивнула.

– Я обещаю, что буду только отдавать распоряжения моим домовым, – сказала я, и Фьярви вздохнул с облегчением. – И стану делать перерывы. Сам понимаешь, в гостинице все номера забронированы ради моей стряпни. Нам не надо, чтобы о «Вилке» говорили плохо.

Несколько дней назад я заглянула в кабинет Фьярви – его там не было, я решила подождать и случайно заглянула в бумаги на столе. Фьярви готовил документы для того, чтобы после конкурса продать гостиницу: тогда цена на нее достигла бы пика, и он сумел бы выручить хорошие деньги. Я не стала спрашивать, зачем ему это понадобилось – успела достаточно узнать его, чтобы понять: он ничего не сделает во вред себе или своей семье – но эти бумаги заставили меня придумать еще один план.