Муза для чудовища

Я дернулась, пытаясь приподняться и ещё не сообразив толком, где я нахожусь и почему, и тут же почувствовала нечто не такое приятное, как аромат дорогого парфюма, и напрочь забыла о всяческих мужиках и тем более капитанах дальнего плавания. Ибо фантазировать, когда у тебя перед глазами чернеет от боли — это не ко мне, во мне от мазохистки была только любовь к кожаным браслетикам и острым каблучкам, да страсть к волосам, собранным в высокий хвост. У меня всегда были длинные волосы, и я знаю, что именно эта прическа мне очень шла.

Но это всё лирическое отступление. В момент моего пробуждения я ни о чём таком не думала, потому что взвыла от боли в рёбрах, в левой ноге, в правой, в обеих руках и в шее, и в голове.

— Твою же… — простонала я. — Я что, под комбайн попала? Или под самосвал?

Болела реально каждая мышца и каждая кость в теле, правда, рёбра и левая нога чуть больше, чем всё остальное. Последняя прямо-таки пылала. Я вспомнила безумный день четырнадцатого февраля, как поссорилась с Максиком, как сидела, запершись в своём шкафу, как болтала с Генрихом Петровичем… И мальчишек вспомнила. Малолетние убийцы. Это же надо было так засветить снежком, что мне до сих пор дышать больно! Из цемента он был, что ли?.. И жуткий катафалк тоже не укрылся от моей памяти. И его пассажиры…

Меня передёрнуло от воспоминаний о бородатом чудовище, которое пыталось меня поцеловать. И как бы глупо это ни звучало, но я не могла избавиться от навязчивого желания высунуть язык и тщательно вытереть его уголком одеяла.

За этим занятием меня и застала медсестра.

Мы застыли как два суриката друг напротив друга. на — с выпученными глазами, и я — вылизывающая постельное белье.

— Здрасьте… — я всё же поборола приступ немоты и с независимым видом откинулась на подушку. В ситуации, подобной этой, главное — рожу киpпичом. А что? Может, у нас в семье все так зубы чистят. Ну или, к примеру, я просто голодная очень. Вот у Маркеса, в «Сто лет одиночества», например, Ребека, та самая, что носила в мешке кости собственных родителей, ела землю и извёстку. Одеяло, по-моему, намного гигиеничнее. И вообще. Я в одном кроссворде вычитала, что есть такая болезнь. Цицеро называется. Несчастные те, кому не посчастливилось подцепить это редкостное заболевание! Вынуждены лопать всякую гадость и ничего не мoгут с этим поделать!

— Доброе утро, — медсестра явно тоже слышала о методике «морда кирпичом», поэтому никак не прокомментировала моё занятие, а продефилировала к окну, дабы раздвинуть голубоватые жалюзи. — Я рада, что вы очнулись. Доктор зайдёт вас проверить после девяти. Хотите обезболивающее сейчас или ещё можете потерпеть?

Потерпеть? Ну уж, увольте.

— Сейчас, пожалуйста, если можно.

Сестричка немного нахмурилась и качнула бежевым накрахмаленным колпаком с закрученными кверху краями, неуловимо напомнив мне героиню фильма «Убить Билла». Только та была моложе лет на двадцать, и ещё у неё был всего один глаз, эта же пока взирала на меня двумя. И выражение этих глаз мне совсем не понравилось. Светло-голубые, застывшие, холодные, как у дохлой рыбы, бр-р-р-р.

— Лучше бы, конечно, подождать, — проговорила она, и я поняла, что и голос у неё такой же холодный, отстранённо-равнодушный, до ледяных мурашек пробирающий. — Но если вы совершенно точно не моете терпеть…

Глянула на меня осуждающе. Помню, мне в десятом классе зуб драли, коренной. Так вот та тетка, что мне этот зуб отверткой из десны выкручивала, тоже на меня так смотрела, ещё и укоризненно бормотала при этом:

— Ну, что ж ты так орёшь? Всех пациентов мне распугаешь… Не так это и больно.

Ей-то откуда знать?! Это же моя боль и моё тело!

Нерадостные воспоминания привели к тому, что ко всему прочему, у меня ещё и зубы заболели. Даже тот, который давным-давно закончил свою жизнь среди медицинских отходов третьей стоматологической поликлиники.

Медсестра бесстрастно ждала моего ответа, а я малодушно уже почти было решила плюнуть на это обезболивающее. Ну, правда. На стенки от боли не кидаюсь же… но тут стеклянная дверь палаты, не издав и единого звука, отворилась, и мне явился бог. Ну, то есть БО. Тор. Нет, златокудрый Аполлон. Нет, всё-таки Тор, если его помыть, гладко выбрить и вырядить в стильный костюм из мягкой ткани. Брюки на низкой посадке, пиджак а-ля «сюртук» небрежно застёгнут на одну лишь среднюю пуговицу, открывая вид на рубашку того же цвета, что и весь костюм, тёмно-синего, точно под цвет божественных глаз. Наши бабы из издательства удавятся от зависти, когда я им расскажу про этот шедевр мужской красоты!

— Арэрато! — подобострастно простонала медсестра, внезапно утратив всю свою холодность, и скорчила такую рожу, что я на секундочку подумала, что она намеревается упасть ниц и оросить кожаные ботинки бога своими слюнями. Нет, он, несомненно, красавчик, никто не спорит, но не стоит всё-таки забывать о чувстве собственного достоинства и женской гордости.

— О, милая, — тот, который Арэрато — интересно, это его в честь горы назвали? Никогда раньше не встречала такого имени — покровительственно улыбнулся, а сестричка порозовела вся и задышала тяжело, будто он её, как минимум, страстно прижал к груди, а как максимум… так, стоп! О максимуме сейчас не время думать, тем более, что человек-гора продолжил:

— Ну, какие между старыми друзьями ары, Гримхильда?

Я не сразу поняла, что Гримхильда — это имя моей ледяной медсестры, а поняв, осознала всю трагедию несчастной женщины и посмотрела на неё с сочувствием. — Мы же договаривались с вами. Разве нет?

— Договаривались, — отчаянно краснея, согласилась Гримхильда, с трудом выдавив из себя божественное имя:

— Ингвар.

Я перевела недоверчивый взгляд с одного на другую и обратно, а затем нахмурилась. Одну Брунхильду… тьфу-ты, Гримхильду, я бы как-то пережила, но в сочетании с Ингваром…

— Я что, впала в кому, и неизвестный меценат сжалился надo мной и за бешеные деньги отправил мое слабодышащее тельце на лечение в Швейцарию? — спросила я, и к Гримхильде вернулось то самое выражение лица, с которым я уже имела честь познакомиться, когда меня застукали за поеданием одеяла.

— Почему в Швейцарию? — Аполлон Араратович Ингвар удивлённо дёрнул золотой бровью.

— Моя ошибка, — согласилась я, чувствуя, что шок от божественного явления начинает проходить, уступая место боли. — Конечно, не в Швейцарию. В Норвегию. Или в Швецию… я в скандинавских именах не очень разбираюсь, если честно…

— Ах, вы об этом! — бог тряхнул гривой золотых волос и весело рассмеялся. — Нет, вы не покидали родного Города. Просто после… э-э-э… несчастного случая вас доставили в нашу… м-м-м… клинику, а у нас тут, в некотором роде, весьма интернациональный коллектив… Вы, кстати, как себя чувствуете? Давно очнулись?

— Чувствую я себя, как солдат Джейн.

— В смысле?

— То есть на собственной шкуре осознаю, что боль — мой самый главный союзник. И раз у меня что-то болит — и когда я гoворю «что-то», то подразумеваю всё — то значит, я ещё жива… Простите, ради всего святого, я забываю о вежливости, когда у меня простая простуда, сейчас же…

Я вяло махнула рукой. Мой жест должен был означать «видите, в каком я жалком положении? Сам бог Арарато навестил меня, а я с немытой головой и без фотоаппарата под рукой», однако со стороны это, по всей вероятности, смотрелось как «сейчас подохну», потому что Тор Аполлонович слегка побледнел — да-да! Это было видно даже сквозь бронзовый загар! — и укоризненно посмотрел на римхильду.

— Я сейчас! — всполошилась та и, как фокусник выуживает из цилиндра своего белого кролика, выудила из бежевого кармана своего форменного платья небольшой стеклянный шприц.