Музыка души

Когда, выздоровев, Федор вернулся в класс и обнаружил измену, разразился скандал.

– Вот, значит, как? – обиженно протянул он. – Стоило мне заболеть, и уже забыт? Теперь с Апухтиным дружишь?

– Ну, что ты придумываешь – с Алексеем мы и раньше дружили, – пожал плечами Петр. – И ты дружил. Не сидеть же мне было одному. И, вообще, не понимаю, что ты раздуваешь трагедию из такой ерунды.

– Из ерунды?! Понятно. Не нужны тебе старые друзья – новые теперь есть прекрасные!

В последнее слово Федор вложил весь доступный ему сарказм и смерил Алексея злым взглядом. Тот презрительно усмехнулся и пожал плечами.

– Да брось ты его убеждать, Петь, – бросил он равнодушно, – пусть думает что хочет.

Федор вспыхнул и молча ушел за свой пульт, в сердцах грохнув его крышкой. С тех пор они перестали даже разговаривать.

***

Осенью Чайковские съехались с семьей тети Кати в Соляном переулке. Так было дешевле. На эту квартиру к Зинаиде зачастил уже знакомый по даче приятный, скромный и вежливый молодой человек – Евгений Иванович Ольховский. Они друг другу несомненно симпатизировали, да и положение у Евгения Ивановича было весьма и весьма неплохое: несмотря на молодость он уже состоял смотрителем Верхнетуринского завода в Гороблагодатском округе. Родители начали хлопотать о свадьбе. И ту и другую сторону этот союз вполне устраивал, так что договорились быстро: в октябре состоялось обручение, на которое по традиции пригласили родных и близких друзей. Родственников у Чайковских в Петербурге было много, и общество получилось шумное и веселое.

Петя с огромным интересом наблюдал, как счастливую Зину и гордого Евгения Ивановича благословлял сначала священник, а потом родители, как они обменялись кольцами. Позже Зина похвасталась своим перед младшими – на внутренней стороне тонкого золотого колечка была вырезана дата обручения и инициалы жениха.

– А на его кольце – мои инициалы, – сообщила она, счастливая и гордая своим новым статусом.

Свадьбу назначили на январь.

Накануне венчания Евгений Иванович прислал традиционную «свадебную корзинку»: принадлежности туалета, золотые украшения, драгоценные камни. Все барышни собрались в комнате Зины, и оттуда то и дело доносились восхищенные восклицания и вздохи.

И вот настал торжественный день. С раннего утра Зина наряжалась при помощи маменьки и кузин. Когда она появилась в гостиной, Петя восхищенно вздохнул. Сестра была очаровательна в белом платье с декором из блонд [11] янтарно-золотистого цвета. На груди красовалась брошь, а рукава платья были обшиты цветочными веточками. На шее – жемчужное ожерелье. Фату, полностью сотканную из блонд, украшал традиционный венок из флер-д’оранжа.

Перед отъездом Александра Андреевна благословила Зину Казанской иконой Богородицы. Зина поклонилась в пояс, приняла ее из рук мачехи, ставшей ей родной матерью – теперь эту икону она будет бережно хранить в своей новой семье – и со слезами на глазах расцеловалась с Александрой Андреевной и с отцом.

11

Шелковые кружева.

Коля в тот день играл роль «свадебного отрока»: подавал на серебряном подносе перчатки и фату, провожал невесту до кареты и нес за ней шлейф. Выглядел он величаво, весь преисполненный осознания важности своей миссии.

Красота и торжественность церковного Таинства заворожила Петю. Он, не отрываясь, наблюдал, как возносят над молодоженами тяжелые венцы, как идут они вокруг аналоя следом за священником, как отпивают по очереди из одной чаши в знак того, что все теперь в их жизни будет общее.

После венчания их встречали родители жениха – с иконой и хлебом-солью. Поклонившись в пояс, молодые трижды расцеловались с ними – теперь Зина стала их дочерью.

Шумной и веселой была свадьба – с песнями и танцами – гуляли до поздней ночи. А потом со слезами провожали Зину. Отныне она будет жить далеко от родных – на Урале.

Евгений Иванович наносил визиты Чайковским не один – его постоянно сопровождал старший брат Николай Иванович, который особый интерес выказывал к Лидии Владимировне. И следующая помолвка не заставила себя ждать – осенью Лида, в свою очередь, выходила замуж. Из девичьего триумвирата осталась одна Аня. Но и ее не было сейчас в Петербурге: с семьей дяди она проводила только лето на даче, на остальное время уезжая к родителям в Москву. В доме стало тихо и грустно.

***

Размеренное течение жизни неожиданно нарушилось весной, в которую Пете исполнилось четырнадцать лет. В конце мая, когда они с Колей только сдали переходные экзамены и семья собиралась отправиться на дачу, маменька заболела холерой. Болезнь проходила тяжело. Врачи изо всех сил старались спасти ее жизнь, и – о чудо! – улучшение наступило. Александра Андреевна ожила и повеселела. Увы, не успела семья облегченно вздохнуть, как всего через четыре дня ей стало гораздо хуже. Срочно пригласили священника.

Пока он исповедовал и причащал маменьку, все собрались в гостиной, в которой царила непривычная, мертвая тишина. Даже шумные, непоседливые близнецы притихли и только растерянно посматривали на старших, не понимая, что происходит, но чувствуя, что случилось что-то страшное. Они забрались в кресло к Саше и прильнули к ней с двух сторон, а она рассеяно гладила их по головам, не осознавая своих действий. Поля устроился на диване рядом с Колей, который изо всех сил старался быть взрослым и сохранять спокойствие, но губы время от времени кривились, словно он с трудом удерживался от слез. Папенька нервно ходил по комнате из угла в угол, нахмурившись и покусывая усы. Тетя Катя постоянно прикладывала к глазам платок, с жалостью поглядывая на племянников. Петя стоял у окна, прислонившись лбом к стеклу и бездумно глядя на улицу, где прохожие торопились скрыться от начавшегося дождя. В голове не осталось ни одной мысли, только отчаянная надежда билась в глубине души. Ну и что, что уже пришел священник причастить и соборовать мамашу? Ведь бывало же, после этого люди и выздоравливали. Он слышал о таких случаях. Его губы шевелились в беззвучной молитве: «Господи, не дай маме умереть! Не забирай ее от нас!»

Услышав, как открылась дверь, ведущая в мамину комнату, Петя живо развернулся. Глаза всех присутствующих устремились на вошедшего отца Кирилла. Тот грустно посмотрел на них и, быстро попрощавшись, ушел. Петя хотел сразу броситься к матери, но его не пустили. Туда зашли доктор с папой. Вернулись они почти сразу же. Никогда еще Петя не видел у отца такого лица. И чтобы он плакал, тоже никогда не видел. Казалось, что сердце перестало биться.

– Дети, мужайтесь… – прерывающимся голосом произнес он.

Не дослушав, Петя метнулся в спальню маменьки. Тетя Катя попыталась его удержать, но не смогла. Влетев в комнату, он нерешительно замер на пороге. Мама лежала на постели бледная и исхудавшая – черты лица заострились и казались восковыми. Петя испуганно шагнул назад, наткнувшись на вошедшего следом отца. Развернувшись, он спрятал лицо у папы на груди и разрыдался. Тот гладил его по непослушным вихрам, что-то шептал, но сам явно находился в растерянности и потрясении нервов.

Весь оставшийся день Петя пролежал в своей комнате, уткнувшись в подушку. Он больше не плакал, только ощущение непоправимой катастрофы терзало сердце, заставляя его болезненно сжиматься так, что порой было трудно дышать. Мир, который до сих пор казался вечным и незыблемым, рухнул в одночасье. Теперь уже ничто и никогда не будет таким как прежде.

Отпевали Александру Андреевну в Преображенской церкви недалеко от дома. Петя почти не слышал слов печальных заупокойных песнопений. В душе билась, не желая отпускать, одна мысль: «Как же Господь допустил такое, чтобы мама умерла? За что?» Его детская наивная вера впервые пошатнулась под грузом этой потери.

Детей не подпускали к гробу из опасения, что они могут заразиться холерой. Пришлось лишь издалека взглянуть на ее изменившееся, чужое лицо. На кладбище, несмотря на солнечную жаркую погоду, все казалось сумрачным и унылым. А когда глухо застучала по крышке гроба земля, Петя до крови закусил губу, пытаясь сдержать рвущийся наружу отчаянный крик.