Музыка любви

Он, почти не знавший родительской любви, вечно заваленный только грудами вещей, давно привыкший к пустоте внутри, сейчас, ничего не имея, чувствовал себя цельным и полным смысла. Игра на этом рояле совершенно бесплатно дарила ощущение чьих-то теплых объятий, чьей-то любви и заботы. Его руки летали над клавишами, одержимые властью гармонии. Не они извлекали мелодию — гостиную заполняла мягкая сила древнего чувства, полученного в наследство. Дедушка был рядом, в нем самом, вокруг него.

Борха не стал сопротивляться. Из рояля лились звуки, источающие аромат роз, — TristesseШопена. Он никогда не исполнял этого произведения, но оказалось, пальцы знают его наизусть, будто с рождения ничего другого не делали. Необъяснимо... ну и пусть! Чего ради в самом деле нужно всему искать объяснение?

Соната под его пальцами достигла апогея. От ее красоты захватывало дух. Играет ли он в память о дедушке? Или сам Жоан Дольгут играет для него?

Борха понял, что готов. Теперь он должен сыграть для отца, даже если это будет последнее, что он сделает. После остановки сердца врачи давали отрицательные прогнозы. Состояние Андреу постепенно ухудшалось. Кроме прочего, инфекция, занесенная во время трахеотомии, еще больше ослабила его легкие, а на истощенном теле намечались пролежни от слишком долгого пребывания в постели.

Борха позвонил Перу Сарда:

— Дедушка, я готов сказать, чего тогда хотел попросить, помнишь? Можно к тебе зайти?

— Тебе не обязательно звонить и спрашивать позволения. Я всегда в твоем распоряжении и всегда помогу, чем смогу. Где ты пропадаешь? Приходи к нам ужинать. Мы с бабушкой по тебе соскучились.

После ужина Борха, уединившись с дедом, изложил ему свой план. Перу затея внука показалась сущим вздором, однако он не хотел его разочаровывать. Он безмерно сочувствовал мальчишке и с радостью исполнил бы любую его прихоть.

— Конечно, я все устрою. И кстати, скоро нам пора будет поговорить о твоем будущем. Ты нужен мне в компании, мой мальчик. Уверен, ты справишься не хуже отца. Обсудим, куда тебя отправить учиться. Сколько лет тебе осталось до окончания колледжа?

— Дедушка... только не сердись. Я хочу быть пианистом. Даже папа в конце концов меня понял.

— Ты еще слишком молод, чтобы разбираться в таких вещах. Это может стать отличным хобби, но никак не профессией, Борха. — Пер обнял внука. — Не волнуйся. Когда повзрослеешь, сам придешь к тому же выводу, вот увидишь.

Аврора изводилась от беспокойства, рвалась ехать к Андреу, но врачи пока не разрешали. Сеансы физиотерапии и упражнения способствовали прогрессу, но передвигаться самостоятельно она еще не могла. Разрез от трахеостомы зарубцевался, и в целом она чувствовала себя неплохо. Ее уже перевезли на бульвар Колом, где дочь хлопотала вокруг нее круглые сутки. Нежная забота Map была лучшим лекарством. За месяцы больничной вахты ее малышка повзрослела и превратилась в прекрасную девушку, разумную, необыкновенно чуткую. Она часто пела для матери: ее ангельский голос обладал двойной силой — разбивать стекло и склеивать душу.

Иногда Аврору ошеломлял поток воспоминаний — не то правдивых, не то ложных. Маленькие вспышки: например, голос, читающий ей письмо, много писем, одно другого красивее... Кто такая «воздушная фея»? С ней был Жоан Дольгут? Или Андреу? Или Борха? Не навещал ли ее Борха в больнице? Кажется, он сидел у ее кровати. А инспектор Ульяда? Он-то тут при чем, почему она его вспомнила? А фотография на тумбочке? И письма? Откуда они взялись?

Врач объяснял, что она будет еще некоторое время вспоминать какие-то обрывки, отдельные детали, из которых потом сложится полная картина. Но, пока этого не произошло, ее крайне беспокоил вопрос, где на самом деле находилось ее сознание в течение шести месяцев комы.

— Map, я больше не могу ждать. Завтра 24 июля.

— Но ты же еще не ходишь... К тому же врач говорит, что у тебя сильно понижен иммунитет.

— Мне надо ехать.

— Очень его любишь, да? Можешь не отвечать, мамочка, я сама знаю. Никогда не видела тебя такой счастливой, как в тот день, когда ты с ним... на свидание ходила.

— Прости. Я должна была рассказать тебе.

— А ты и рассказала. Глазами. Ты же прихорашивалась перед зеркалом! Ты, никогда не придававшая значения нарядам, смотрела на меня, ища одобрения...

Аврора протянула руки.

— Иди сюда. — И она поцеловала дочь.

— Ты заслуживаешь счастья, мама. Всю жизнь ходила такая грустная — сколько можно, хватит уже!

Перу Сарда пришлось лично переговорить с директором медицинского центра и употребить все свое влияние, чтобы выполнить просьбу внука.

Рано утром к дому номер 15 подъехал грузовик, и под настороженными взглядами доброй половины Борна грузчики спустили вниз рояль из квартиры Жоана Дольгута.

— Куда его везут? — поинтересовалась у шофера Кончита Маредедеу.

— В клинику.

— Они там что, с ума посходили?! Это же рояль, а не человек!

— Ох, сеньора... по-моему, это у вас с головой не в порядке.

Борха замыкал шествие. Когда он вышел во двор, Кончита Маредедеу уцепила его за рукав.

— Пресвятая Дева Монтсеррат! Это же Андреу!

— Нет, сеньора. Я его сын, живу в дедушкиной квартире.

— Так я и знала, что привидений не бывает!

— Прошу прощения, сеньора, мне пора. — Борха надел шлем.

— Кончита, зови меня Кончитой! — крикнула она ему вслед, но мотоцикл уже мчался прочь.

В медцентре для концерта специально выделили зал. Рояль подвергся дезинфекции, Борхе велели надеть халат, шапочку и бахилы. Все предметы в зале тоже заранее прошли соответствующую обработку. Пер Сарда, как и внук, облачился в больничный халат поверх костюма. Целый отряд врачей и медсестер не спускал глаз с каталки, на которой везли больного.

Первыми прибыли врачи из реанимации со всем необходимым оборудованием наготове — на всякий случай. Тогда начал подготовку и Борха. Он достал одну из партитур, найденных в дедушкиной серой тетрадке, и с помощью пары простеньких упражнений убедился, что рояль не расстроился.

Через несколько минут дверь открылась. Санитары ввезли каталку и вместе с ней внесли все аппараты и капельницы, окружавшие Андреу.

Сын с трудом узнавал это изможденное тело. Андреу потерял двадцать килограммов, мертвенно-бледная кожа туго обтягивала выступающие кости. Опутанный проводами и трубками, он выглядел несчастной сломанной марионеткой.

Когда врачи все проверили и перепроверили, главный невропатолог кивнул Борхе:

— Пожалуйста.

Впервые юношу охватил страх поражения. А вдруг не поможет? Вдруг все, во что он так искренне верил, обратится в прах? Вдруг отец никогда не очнется?