Музыка любви

Немного отдохнув и полистав страницы потрепанной серенькой тетрадки, с двойным виски в желудке и тремя именами в уме он вышел на улицу и подставил лицо весеннему бризу. На бульваре его обогнала сухонькая старушка на роликах. Две дамы, наклонившись, собирали в пластиковые пакеты кучки, которые их собачки в бриллиантовых ошейниках грациозно наложили на тротуар. Город внезапно повернулся к нему другим лицом. Синие блейзеры с вышивкой на рукавах и позолоченными пуговицами казались бутафорской униформой на пожилых гурманах, сидевших за ресторанными столиками; женщины, сутулившиеся под тяжестью драгоценных украшений и заливавшиеся бессмысленным смехом, выглядели жалкими и нелепыми. Море исчезало под невидящими взглядами. «Какая скучная, оказывается, жизнь у богатых французов», — грустно подумал Андреу.

Без цели и направления он брел по городу под неумолчный птичий гомон чужих голосов. Не дойдя до Дворца фестивалей и конгрессов, свернул в узкий проулок в надежде отыскать улицу Д'Антиб, где Тита обычно опустошала фирменные магазины. Ему все эти витрины казались кричащими и безвкусными. Повсюду витал излюбленный аромат француженок бальзаковского возраста — «Ангел» Тьерри Мюглера, — вызывающий у него тошноту.

Сбежать оттуда он сумел только ценой покупки двух совершенно ненужных ему свитеров, а также подарков жене и сыну, которые им наверняка некуда будет девать. Увы, продавец «Гермеса» знал свое дело — с пустыми руками от него никто не уходил.

Вернувшись на набережную, Андреу уселся на террасе кафе, заказал виски и долго, не отрываясь, смотрел на заходящее солнце. Кутаясь в темную дымчатую кисею, на небо вышла луна и в безмолвном, но упорном поединке вытеснила дневное светило, расплескавшее последние багровые отсветы на гладкой поверхности моря. Побежденное солнце исчезло; луна осталась полновластной хозяйкой небосвода. Глядя на нее, Андреу глядел в бездну одиночества. И думал об отце. Каково ему было жить в этом храме роскоши без гроша в кармане? Какие мысли бродили в голове мальчишки-эмигранта? Как выглядел город в те времена — так же, как сейчас, или иначе? Куда подевалась вся молодежь? Кто была та прелестная девочка, которую Жоан Дольгут в своей серой тетрадке называл ангелом небесным?

Он вытащил из кошелька записку с тремя французскими именами и, потягивая обжигающий напиток, начал набрасывать приблизительный план действий. Насчет месье Филиппа надо будет потрясти завтра портье. Мадам Тету, вероятно, имела какое-то отношение к ресторану в Жуан-ле-Пене. Задумавшись об этом, он решил перенести ужин на другой день — снова садиться за руль у него не было сил. На всякий случай он проверил, работает ли мобильный, который весь день подозрительно молчал. Вообще, странное дело: если раньше его телефон трезвонил без умолку, то в последнее время как будто объявил забастовку, пропуская только докучливые звонки секретарши, заполошные — с Уолл-стрит, да еще рапорты Гомеса. Он был одинок. Может, даже еще более одинок, чем его отец семьдесят лет назад. Андреу позвонил Борхе, уверенный, что урок фортепиано уже окончен, но сын не взял трубку. Андреу поднялся и вышел.

У самых перил террасы над морем на фоне густой синевы ночного неба выделялся четкий, изящный силуэт — неподвижно застывшая черная тень. Внезапно до боли знакомый жест превратил тень в женщину. Она сидела спиной к нему. Тонкая рука поднялась, убирая за ухо прядь волос, так медленно и осторожно, будто локон сделан из хрусталя и может разбиться. Андреу застыл как громом пораженный, не сводя с нее глаз. Только одна женщина обладала столь неземной грацией...

Но это не могла быть она, совершенно невозможно. Он посмотрел на часы. Как раз сейчас, в понедельник вечером, Аврора должна своим невесомым шагом пересекать его сад, закончив урок музыки с его сыном. Должно быть, воображение сыграло с ним дурную шутку. Образ Авроры преследовал его день и ночь, и, как это ни грустно, приходилось признаться, что она сделалась неотъемлемой частью его жизни, — вот, пожалуйста, очередное доказательство. Он уже начинает видеть ее в каждой встречной. Видимо, его подсознание так настойчиво тянется к ней, что принимает желаемое за действительное.

Он прошел мимо женщины, совсем близко, уговаривая себя не сходить с ума. В отель он вернулся полностью опустошенный. Из магазина прислали вечерние покупки. Андреу распорядился отнести их в номер и пошел наверх, с трудом передвигая ноги под грузом усталости и одиночества.

На следующее утро после легкого завтрака — кофе с круассанами — он спустился, недовольный всем на свете, на встречу с портье. И вздрогнул, оживая: у стойки стояло вчерашнее наваждение. Она или не она? Внезапно окружающий мир померк. Ее тонкий профиль неземным светом озарял помпезный вестибюль.

Овал ее лица, нежный изгиб от подбородка до мочки уха, этот черный локон, словно нарисованный дерзким художником на бледной щеке, длинные черные ресницы, трепещущие над двумя безднами, полными звездной ночи и неизбывной печали, неуловимый взлет изящной ладони, поправляющей волосы... Это простое платье, крутые бедра, маленькие ступни в босоножках, поражающие совершенством пальцев... Аврора Вильямари.

Он не мог устоять. Медленно, шаг за шагом, он подошел к ней сзади, совсем близко. Голос ее звучал прозрачным ручейком, но в нем нарастало сдерживаемое раздражение. Она просила позволения несколько минут поговорить с директором. Портье пытался отделаться вежливыми извинениями, поскольку, быстро оценив ее внешний вид, пришел к выводу, что особе, одетой подобным образом, нечего делать в этом отеле и надо ее поскорее выпроводить. Нет у него времени на всякие глупости, тем более что пришел наконец месье Андреу, источник поистине царских чаевых.

Ошеломленный Андреу тем временем не сводил глаз с посетительницы, недоумевая, как может обычная женщина обладать столь немыслимой красотой. Это существо с лицом печальной девочки — не иначе как ангел. Сколько ей, интересно, лет? Двадцать? Двадцать пять? Тридцать? Не угадать. Ее лицо не носило отпечатка прожитых лет. Сколько он ни вглядывался, даже приблизительно не мог определить ее возраст.

Аврора его не видела. Упорно пытаясь добиться встречи с директором, она не замечала ничего вокруг. И только обернувшись, наткнулась на внимательный взгляд зеленых глаз.

— Здравствуй... — Андреу пустил в ход свой самый соблазнительный глубокий голос.

Узнав его, Аврора инстинктивно сделала шаг к выходу. Только встречи с этим ничтожеством ей тут не хватало!

— Не уходи, пожалуйста. — Он преградил ей путь, мягко удерживая за локоть. — Позволь поговорить с тобой, всего несколько минут...

О чем ей говорить с человеком, не способным похоронить родного отца?

— Простите, но я спешу.

— Ты очень скверно обо мне думаешь, да?

— Мое мнение вас никоим образом не касается.

— Позволь пригласить тебя на чашку кофе. По-моему, нас объединяет нечто чрезвычайно важное — смерть наших родителей.

Аврору сковывала неловкость. Этот человек. Странный разговор. Теплая рука, прожигающая ей рукав. Его элегантный костюм и дорогой одеколон. Этот отель, полный роскоши, какая ей и не снилась, — разве что в домах богатых детишек, где она давала уроки, встречалось нечто подобное. Здесь она чувствовала себя неуместной, бедной и заурядной. Один ее вид, казалось, оскорблял величие колонн, блестящий мрамор пола и сияющие хрусталем люстры. Да, здесь место таким, как он, и никому больше. Ей не терпелось уйти.

Но Андреу, словно угадывая ее мысли, заговорил снова:

— Не обращай внимания на эту мишуру. Она не более чем киношные декорации, фальшивка. А кто думает, что здесь настоящая жизнь, тому эта самая жизнь рано или поздно показывает, как глубоко он заблуждался. — Лицо Авроры несколько смягчилось. — Хуже того, иногда она показывает это весьма наглядно — молотом по голове. Я видел таких, кто лишался рассудка, не в силах усвоить ее урок. Знаешь, когда мне было шестнадцать, я служил посыльным в отеле. А еще ботинки чистил, и смотрели на меня как на пустое место. — Впервые в жизни он делился своей тайной. — Я хорошо знаю, каково это, когда они, — он указал глазами на портье, — ни во что тебя не ставят, когда ты для них невидимка. Порой внешность обманчива, так что чем раньше научишься видеть насквозь, тем лучше.