Музыка любви

— Большое спасибо. Я вернусь позже, схожу за деньгами.

Женщина и кассир переглянулись. Они понимали, что он не вернется, но в Нью-Йорке такое никому не в новинку. Город полон бесприютных бродяг, людей, не имеющих ни крова, ни работы, пасынков удачи, а с тех пор, как началась война в Европе, еще и голодных эмигрантов, упорно стремящихся построить себе новое будущее.

Жоан вернулся на улицу. Теперь ему ничего не оставалось, кроме как отыскать корабль «Ла Эроика». Никогда он не думал, что будет вынужден путешествовать зайцем, хотя и слышал множество историй о безбилетных пассажирах, которые скрывались меж тюков и товаров, иногда даже заворачивались в упаковочные материалы и тряслись в загаженных трюмах на самой гнилой репутации суденышках, лишь бы очутиться в желанном порту. Он спрячется, и будь что будет. Рассказ Ниньо Сулая поверг его в глубочайшее уныние, и тем не менее сейчас, как никогда, он стремился к цели. Если уж измена, то он должен убедиться в ней собственными глазами.

Он решил оставшиеся два дня не покидать порта, чтобы ненароком не заблудиться в этом чужом, неприветливом мегаполисе.

Днем рыбный базар оглушал многоголосым шумом, глаза разбегались от обилия еды, о которой ему, Жоану, нечего было и мечтать. Со всех сторон его толкали рыбаки, перетаскивающие ящики с уловом. Сыпались кубики льда, обреченно шевелились моллюски, крупные рыбины бились в предсмертной агонии. Ближе к закату суета постепенно сходила на нет, рынок растворялся на глазах и окончательно исчезал, когда на берег опускался зябкий вечерний туман. Наступала тишина, пропитанная резким запахом протухших даров моря.

Две ночи юноша перебивался, завернувшись в старый плед, который заставил себя украсть, воспользовавшись невнимательностью рабочего, переправлявшего с места на место огромные деревянные ящики с пометкой «Не бросать!». Кофе и булочки чуть-чуть и совсем ненадолго смягчали протесты его исстрадавшегося желудка. Но по крайней мере он успел изучить передвижения грузчиков и матросов, крутившихся возле судна.

В среду на рассвете, дрожа от холода и голода, он спрятался в большой партии груза бытовых электроприборов фирмы «Вестингхаус». Колумбийский корабль вывозил из Америки разного рода домашнюю утварь на продажу, а заодно, чтобы не упускать лишней прибыли, прихватывал несколько неприхотливых пассажиров, готовых довольствоваться более чем скромными каютами.

Скрючившись и затаив дыхание, Жоан слушал, как приближаются и удаляются голоса грузчиков, снующих туда-сюда между упакованными холодильниками. Они проверяли все так тщательно, будто знали, что он тут прячется. (На самом-то деле они просто привыкли перестраховываться: мало ли, какие бури застигнут корабль в пути, так что все тюки и ящики должны быть как следует закреплены.)

В пути им предстояло провести десять долгих дней, но Жоан еще этого не знал. И как ему здесь выжить, он тоже не представлял. Корабль ничуть не походил на трансатлантический лайнер или что-либо подобное; это была старая, ржавая посудина, и плавало на ней с континента на континент барахло, не приносившее почти никакой выручки. Новоявленный «заяц» подозревал, что путешествие может закончиться для него смертельным исходом, но это его не пугало. Он чувствовал себя как никогда одиноким, брошенным на милость черной судьбы, ему казалось, что и в могиле хуже уже не будет. Шестнадцатилетний мальчишка, он словно постарел душой на целый век.

Весь день он не двигался с места, дожидаясь, пока неповоротливое судно отчалит и спокойно выйдет в открытое море. Руки и ноги затекли и настойчиво требовали хоть каких-то действий. Убедившись, что ему ничего не грозит, Жоан решил быстренько обследовать корабль, разузнать, где что находится. Повсюду толпились матросы, распевая вместе со старым граммофоном разухабистые фривольные песенки. Жоан никогда раньше не слышал этих мелодий. Взрывы хохота следовали один за другим, из кают-компании явственно несло алкоголем. Нужно было любой ценой раздобыть съестного. Рояль, потребность почти столь же насущная, был временно заперт в отсеке с прочими несбыточными желаниями, по крайней мере до тех пор, пока не удастся обеспечить себе элементарное физическое выживание.

Справившись с ненадежной дверью камбуза, он произвел ускоренную ревизию шкафов, в которых обнаружились консервы и немного фруктов, и до предела набил карманы. Его мучила совесть оттого, что приходится воровать, но выбора не было. Юноша вернулся в свое вынужденное заточение.

Сырость и крысы не способствовали обретению душевного равновесия, не говоря уже о навязчивой морской болезни. Пустой желудок норовил вывернуться наизнанку. В гнетущей полутьме потянулась бесконечная череда призраков: неуверенность и голод, Соледад в объятиях другого, Ниньо Сулай, пророчащий ему тяжкие испытания, отец, готовящий его побег, Пау Казальс, страдающий на чужбине, оставленные во Франции друзья, страх выдать себя лишним вздохом, будущее без будущего.

Чтобы не помутиться рассудком, он беседовал с тенями, аккуратно считал проходящие дни, как потерпевший кораблекрушение, делил свои скудные припасы на крошечные кусочки и глоточки, унимал трепыхающееся где-то у самого горла сердце, чтобы ненароком не выскочило наружу от волнения. Глубокой ночью выбирался на палубу посмотреть на звезды и глотнуть свежего воздуха. Голод оборачивался лютым зверем, грозил пожрать внутренности. Покончив с фруктами, Жоан пытался открыть похищенные жестянки, но без консервного ножа у него ничего не вышло. Еда под рукой, да попробуй съешь... Раз или два он возвращался на камбуз в надежде приспособить для своих целей какую-нибудь железку, но дверь неизменно оказывалась заперта на ключ.

Однажды ночью, когда они плыли по Мексиканскому заливу, карибский шторм обрушился на корабль. Драгоценное убежище Жоана с каждой встряской становилось все теснее. Ящики с холодильниками, хоть и привязанные, потихоньку смещались. Укромный уголок превратился в опасное место, где его в любой момент могло пришибить насмерть чем-нибудь тяжелым. Однако как ни боялся безбилетный пассажир, у него сложилось впечатление, что экипаж не особенно озабочен происходящим. На самом-то деле подобные штормы, типичные для здешнего климата, были матросам не в диковинку.

Качка продолжалась два дня, пугая Жоана призраками кораблекрушения и гибели, но затем море успокоилось и выглянуло солнце. Зона риска осталась позади, и ровная линия горизонта не предвещала никаких сюрпризов, кроме приятного, непривычного тепла. В тропиках корабельный трюм прогрелся, а вместе с ним и «заяц», забывшийся наконец блаженным сном после двух бессонных ночей.

Тем временем на капитанский мостик явился недовольный кок и учинил скандал. Из запасов продовольствия, которые у него были скрупулезно учтены, исчезли пять банок консервированного тунца, две — сардин и кое-какие фрукты. Кок, державший продукты под строжайшим надзором, безапелляционно заявил, что на корабле завелся вор. До Картахены им еще плыть три дня, и за этот срок его нужно изловить. Капитана перспектива облавы даже обрадовала — какое-никакое, а развлечение. По всей вероятности, с ними увязался «заяц», с которым можно будет вдоволь наиграться в кошки-мышки. Уж они доходчиво объяснят убогому странничку, чем чреваты такие вот выходки, а ступив на сушу, с «почестями» отошлют его обратно.

Капитан немедленно взял быка за рога: отобрал пару матросов и велел методично прочесать все судно от палубы до трюма, за исключением нескольких кают с американскими пассажирами. К ним экипаж проявлял относительное уважение.

— Иностранцам — все лучшее, пусть чувствуют себя как дома, черт бы их подрал! И да здравствует Колумбия! — орал капитан, раздавая направо и налево команды со своего мостика.

Отсутствие еды, постели и тепла сделало свое дело, и измученный Жоан, завернувшись с головой в краденый плед, впал в глубокое забытье. Ему снилась Соледад. Она смотрела на него и не узнавала. За ее спиной угрожающе маячил счастливый соперник — элегантный красавец, каких Жоан немало повидал в «Карлтоне». Он обнимал ее за плечи, нашептывая галантные глупости. Соледад окинула коленопреклоненного Жоана равнодушным взглядом и прошла мимо, нежно прижимаясь к жениху.

Внезапно чужая рука схватила его и затрясла что есть силы. Когда он наконец разлепил веки, то обнаружил, что в лицо ему светит фонариком жуткого вида чернокожий громила.

— Семь шкур спущу, сучонок, чтоб мне пусто было! Жратву, значит, воруем, да?! Ну погоди, увидит тебя капитан... Натурой за проезд заплатишь.

Жоан съежился в комок под оценивающим взглядом темных глаз с необычайно яркими белками.

— Чего вылупился? Очень я, по-твоему, черный, а? Так и скажешь: эта черная скотина меня трогала... Зато ты у нас ни дать ни взять херувимчик златокудрый! Зайчик-красавчик! Эх, не ждали б меня наверху, узнал бы ты у меня, что такое настоящий негр. Богом клянусь. — Он перекрестился и поцеловал кончики пальцев.