«Мы не дрогнем в бою». Отстоять Москву!

– Все равно наша берет, Иван Тихонович, возьмем теперь эти Буреломы, вопрос времени.

Полк майора Тарасова к 10 часам утра начал выходить в тыл противника, оборонявшегося в Буреломах. Гитлеровцы, прикрываясь огнем пулеметов, по раскисшим от оттепели сугробам начали уходить из села.

В 12 часов дня полковнику Гришину доложили, что Буреломы взяты, противник бежит. Со всем своим штабом он немедленно поехал в село.

Кое-где еще горели избы, их тушили уставшие бойцы под плач и причитания женщин. На улицах то и дело можно было видеть трупы людей и лошадей, брошенные автомашины, орудия и повозки.

Гришин увидел Гогичайшвили и Шапошникова и приказал ездовому ехать к ним.

– Ну, как, Малхаз Ираклиевич?

– Все нормально, Иван Тихонович, – ответил майор Гогичайшвили. – Плохо то, что многим дали уйти живыми.

– Преследование организовали?

– Пока нет. Люди очень устали, все-таки шесть часов боя. Пообедаем и будем немца догонять.

– Потери большие?

– Подсчитываются, – ответил за своего командира капитан Шапошников. – Раненых много. Хорошо, что затемно начали: самое простреливаемое место в атаке проскочили незамеченными. Вот какими они против нас воевали, – Александр Васильевич показал на трупы двоих гитлеровцев в кителях и в нижнем белье. – Штаны одеть некогда было.

– Пойдемте в дом, товарищ полковник, – предложил Гогичайшвили.

– Мельниченко, – позвал Гришин своего адъютанта, – всех командиров полков ко мне сюда, на совещание.

В горнице, куда вошел Гришин, пожилая женщина ножом скоблила столешницу.

– На столе спали, нелюди…

– Сильно они здесь зверствовали, мать? – спросил женщину политрук Мазурин.

– Мальчонку расстреляли, дочку учительницы изнасиловали, старика со старухой, соседей наших, тяжело поранили. А сколько всего сожрали да нагадили – хуже скотов… Курей всех поели до единой. Корову мою, кормилицу, стельную, закололи… – Женщина заплакала, вытирая кончиками платка глаза.

– Товарищ полковник, ребята немца поймали, – вошел в избу лейтенант Бакиновский, – говорит, что он командир полка. Здоровый такой фриц…

– Ну-ка, ну-ка, где он у тебя? – заинтересовался Гришин.

Ввели пленного. Очень высокий, с хорошей выправкой, типичный пруссак.

– Переводчик, спросите его: «Действительно ли он командир полка? Какой номер полка?»

– Я неплохо говорю по-русски, полковник, – сказал пленный.

– Ого, и где же научились? – с удивлением спросил Гришин.

– Я десять лет жил в Москве, служил в атташате.

– Ответьте, Буреломы действительно оборонял полк?

– Да, но раньше полк имел большие потери.

– Как вас взяли в плен?

Немец плотно сжал губы и злобно сверкнул глазами.

– Разрешите, товарищ полковник? – спросил Бакиновский. – Снаряд попал в дом, его немного придавило бревнами. Свои выручать не стали, сбежали, а мы слышим, что кто-то громко ругается, ну и вытащили.

– Какое настроение у ваших солдат? – спросил пленного Гришин.

– Мы под Москвой, а не под Берлином, поэтому вопрос неуместный.

Полковник Гришин неприязненно посмотрел на немца и подумал: «Хорохоришься, ганс. Насчет хорошего настроения у вас я что-то не верю…»

– Уведите пленного.

Немец вытянулся и вдруг, весь собравшись, сказал:

– Я знаю, что вы меня расстреляете, но покажите сначала ваши «катюши».

– Понравились? – усмехнулся Гришин. – Не имеем возможности показать.

Хотел добавить, что и сам увидел их вчера первый раз, но сдержался.

– А расстреливать вас никто не собирается, зря трусите, – сказал пленному Гришин.

В избу вошли вызванные командиры полков.

– Можно, хозяюшка, нам за стол? – спросил Гришин.

– Садитесь, пожалуйста, вот только угостить вас нечем…

Все сели на широкие лавки вокруг стола, достали планшеты с картами.

– Ну что, товарищи, ближайшую задачу мы выполнили, – начал полковник Гришин. – Бой провели в целом грамотно. Хотя и порядком его затянули. Вам, майор Тарасов, надо было действовать побыстрее, тогда бы мы противника здесь захлопнули и не выпустили.

– Поздновато вышли, не рассчитали, и на пулеметы напоролись, – нахмурился Тарасов.

– Теперь – Медведки, и к вечеру быть у Яблоново – Закопы, – продолжил полковник Гришин. – Гогичайшвили в центре, вам, Фроленков, Медведки обойти с севера, а Тарасову с юга.

Все командиры полков с сомнением переглянулись: задача на день была поставлена явно завышенная.

– Надо не дать им закрепиться, и, я думаю, драпать они теперь будут до Красивой Мечи, – добавил Гришин. – А вот там они постараются зацепиться.

Лейтенант Вольхин, когда бой закончился, собрал свою роту и сразу пересчитал людей. Из сорока пяти в строю оставались тридцать два. Пока не было никаких команд от комбата, решил дать людям немного отдохнуть.

Некоторые бойцы снова начали шарить по брошенным немцами автомашинам, но большинство пошли греться в избы. Приехала кухня. Повар Миша надел на грязную фуфайку серый фартук и приготовился к раздаче пищи. Но бойцы к кухне не спешили: многие разжились и наскоро закусывали трофейными консервами. Не торопились обедать и потому, что понимали: чем скорее они поедят, тем быстрее пойдут дальше, в бой. Сидеть так просто им теперь никто не даст.

У брошенных немецких орудий возились командир полковой батареи лейтенант Беззубенко, его политрук Иванов, командир взвода лейтенант Корнильев и несколько бойцов.

Подошли Гогичайшвили, Шапошников и Меркулов.

– Ну, как, Беззубенко, исправны? – спросил Гогичайшвили.

– Исправны, товарищ майор. Все три. Не понимаю, почему они их здесь оставили.

– А снарядов сколько бросили, тысячи три, не меньше, – добавил Иванов.

– Калибр маловат. Ну что это – тридцать семь миллиметров, – сказал старший лейтенант Меркулов, – нашей сорокапятке в подметки не годятся.

– Ничего, воевать можно. Включайте их в состав батареи, – приказал майор Гогичайшвили, – теперь будет у нас пять орудий. И снаряды забирайте, сколько сможете погрузить на сани.

У саней в разных позах лежали несколько наших погибших бойцов.

– Ящики были с шоколадом, – объяснил политрук Иванов, – только они подбежали, стали осматривать – и мина туда, прямо в сани. Откуда и взялась эта мина, бой-то уже заканчивался.

«Да, что может быть глупей: остаться в живых в атаке и погибнуть из-за шоколада», – с горечью подумал капитан Шапошников.