Мятеж реформаторов. 14 декабря 1825 года

Поведение командующего гвардейской пехотой в день 14 декабря — одно из основных составляющих сложнейшей событийной мозаики. И, чтобы понять смысл и характер действий генерала, надо проследить его путь с утра.

Присягнув вместе с гвардейским генералитетом во дворце в девять часов, Бистром около десяти часов присутствовал на присяге 1-го батальона преображенцев, что соответствовало циркуляру — он наблюдал за присягой в старейшем полку, потом он заехал в казармы 2-го Преображенского батальона у Таврического сада, а оттуда отправился в 4-ю пехотную бригаду, состоявшую из Финляндского и Егерского полков.

В донесении штабу Гвардейского корпуса «о происшествии 14-го числа» командующий 4-й бригадой генерал Головин уделил так много места действиям Бистрома, что неизбежно возникает мысль — то ли от него требовали сведений о поведении начальника пехоты, то ли ему самому это поведение показалось странным и он полусознательно пытался его разгадать. Во всяком случае, подробное донесение Головина дает основания для некоторых выводов. «Около 11-ти часов генерал-лейтенант Бистром 1-й прибыл ко мне на квартиру, — пишет Головин, — где, дождавшись, пока принесут знамена, и баталионы (Финляндского полка. — Я. Г.), кроме роты его высочества, которая была в карауле, выстроились на проспекте против своего госпиталя, прибыл к полку вслед за мною».

Присяга в Финляндском полку, как мы знаем, прошла спокойно.

«Потом генерал-лейтенант Бистром 1-й отправился к Измайловскому полку, а я, спустя несколько времени, поехал в казармы лейб-гвардии Егерского полка… Тогда было уже около 11-ти часов» [29] . (При сопоставлении донесения Головина с другими источниками выясняется, что он сдвигает время вперед приблизительно на полчаса.)

Присяга у измайловцев уже закончилась, и не совсем понятно, зачем поехал туда Бистром, которому надлежало посещать не присягнувшие еще полки. В этот момент произошла некая странность — хотя император и командование корпуса были крайне заинтересованы в скорейшем проведении присяги, Бистром запретил приводить к присяге Егерский полк, пока он сам туда не прибудет. Никакие правила или циркулярные указания не требовали его присутствия у егерей в момент присяги. И тем не менее он счел нужным надолго задержать присягу этого полка.

29

ОР ГПБ, ф. 380, № 58, л. 12–14 об.

Генерал Головин между тем направился к егерям. «По прибытии в лейб-гвардии Егерский полк нашел я полкового командира полковника Гартонга и всех офицеров 1-гo баталиона, ибо 2-ой находился в карауле, собранными в дежурной комнате, и люди были уже одеты в казармах. Но так как начальник назначил присяге быть при себе, то, дабы не заставлять его дожидаться, если не держать баталиона слишком рано собранным во дворе, приказал я полковнику Гартонгу послать к нему офицера, который бы заблаговременно мог нас предуведомить, когда выводить людей строиться для присяги».

Головин нервничал. Он понимал, что присяга должна была уже закончиться во всех полках — было около двенадцати (он ехал от финляндцев, с Васильевского острова, напрямик через Неву, туда, где «вдоль Фонтанки» стояло большинство пехотных полков, в том числе егеря, не менее двадцати минут), — а егеря оставались неприсягнувшими.

И тут выясняется вторая странность — измайловцы стояли совсем рядом с егерями, и Бистрому естественно было поспешить именно к неприсягавшим и дожидавшимся его егерям. Но Головину и Гартонгу стало известно, что начальник гвардейской пехоты собрался предварительно посетить Московский полк, что было странно, — егеря стояли между измайловцами и московцами, и, чтобы попасть к московцам, Бистрому надо было специально миновать егерей.

Начальник гвардейской пехоты как мог оттягивал присягу Егерского полка.

Но дальнейшие события внесли коррективы в планы Бистрома.

Головин доносит: «Спустя несколько времени отправленный с сим поручением прапорщик Нольянов прибыл обратно. Полковник Гартонг, вышедший к нему навстречу, возвратился в дежурную комнату и сказал мне тихонько, что прапорщик Нольянов, думая найти начальника пехоты в Московском полку, поехал в казармы Глебова дома, где его не было; но он нашел там все в величайшем смятении; что нижние чины толпою теснились на дворе, офицеры бегали с обнаженными шпагами; что генерал-майоры Шеншин 1-й и Фридрихе были порублены, и что наконец большая часть Московского полка, схвативши знамена, побежали из казарм на улицу с криком: «Ура Константину!» Полковник Гартонг, пересказав сие, предложил мне привести 1-й баталион его полка к присяге, не дожидаясь начальника пехоты и пока слухи о беспорядках, происходивших в Московском полку, еще не распространились».

Теперь нужно прервать последовательность происходящего и попытаться понять, почему генерал Бистром до последнего предела оттягивал присягу именно Егерского полка.

Бистром командовал гвардейскими егерями двенадцать лет. Он стал командиром полка в 1809 году и прошел с егерями десятки сражений. Именно гвардейские егеря приняли под Бородином первый удар французов (имеется в виду не бой у Шевардинского редута, а главное сражение). Современник писал: «Кто видел Бистрома с храбрым л. — гв. Егерским полком, оборонявшего мост в Бородинской битве, тот при желании воспламенить душу и приподнять дух солдат не будет прибегать к рыцарским временам и не станет искать в седой старине для личной храбрости лучшего примера» [30] .

30

Лукьянович Н. Биография генерал-адъютанта Бистрома. СПб, 1841, с. 11.

Лейб-гвардии Егерский полк в войну 1812 года и во время заграничных походов получил все возможные награды за храбрость — кроме георгиевских знамен он имел еще и георгиевские трубы.

Егеря, отличавшиеся самоубийственной храбростью даже среди русских гвардейских полков, были достойны своего командира, а командир — умный, спокойный, абсолютно бесстрашный — достоин своих солдат.

В 1825 году в полку было еще немало солдат, которые дрались рядом с Бистромом под Бородином, под Люцецом и Кульмом, которые выносили своего раненого командира с поля боя. Егеря пошли бы за Бистромом куда угодно. И он это знал.

Знал он и то, что полк был против переприсяги. Егеря во время междуцарствия говорили об этом открыто. Шефом полка был цесаревич Константин. И егеря грозили, что если их будут заставлять присягать другому, то они пойдут за своим шефом в Варшаву.

В полку прекрасно помнили «норовскую историю», происшедшую три года назад и стоившую егерям лучших офицеров. И солдаты, и Бистром знали цену образованному, храброму офицеру капитану Норову, который прошел в составе полка Отечественную войну и заграничные походы, был тяжело ранен под Кульмом, выполняя приказ Бистрома, и Николаю, не нюхавшему пороху солдафону, оскорбительно третировавшему боевых офицеров.

Без сомнения, храбрец и умница Норов, три года сражавшийся на глазах у Бистрома, был ему ближе, чем Николай…

Лейб-гвардии Егерский полк был предан Бистрому, хотел сохранить верность Константину и не любил Николая. (Когда 14 декабря полк шел к площади, то часть солдат попыталась вернуться в казармы — защищать Николая они не хотели.)

Петр в критические моменты опирался на Семеновский и Преображенский полки, Меншиков — на Ингерманландский полк, Анна Иоанновна и Бирон создали себе опору в виде Измайловского полка. Это была традиция российской политики.

В критической ситуации 14 декабря Бистром хотел иметь под рукой лично преданный ему полк. Причем Полк, не связанный присягой Николаю.

И если бы Головин и Гартонг, придя в ужас от известий о бунте московцев, не нарушили приказа своего Начальника, Бистром привел бы на площадь полк, сохранявший верность Константину…

Тогда возникает другой вопрос: зачем нужно это было Начальнику гвардейской пехоты? Ответ может быть один: Бистром, принявший с начала междуцарствия сторону Милорадовича, заверивший Оболенского, что присягнет только Константину, вел ту же игру, что и Милорадович, — то есть надеялся на сопротивление гвардии переприсяге и собирался принять некое участие в последующих событиях. И в этом случае полк, всецело ему преданный, готовый выполнить любой его приказ, да еще к тому же не присягавший новому императору, был бы очень кстати.