Мятеж реформаторов. 14 декабря 1825 года

Так оно и было. Московский полк вышел в начале одиннадцатого, а Гвардейский экипаж начал сопротивление присяге приблизительно в это же время.

Прождав около часа, Трубецкой заехал из Главного штаба к своей двоюродной сестре Татьяне Борисовне Потемкиной, которая жила рядом с Дворцовой площадью — на Мильонной улице.

Пробыв не более получаса у Потемкиной и, таким образом, не выпуская из поля зрения Дворцовую площадь до половины двенадцатого, Трубецкой поехал на квартиру к своему приятелю Бибикову, флигель-адъютанту. Полковник Илларион Михайлович Бибиков имел квартиру в здании Главного штаба. Самого Бибикова не было — он в это время сопровождал Николая, начавшего движение с преображенцами к Сенатской площади. Но Трубецкой оставался около получаса в квартире полковника, находясь, таким образом, рядом с Зимним дворцом. В начале первого он снова оказался на Дворцовой площади. Разумеется, каждому своему перемещению он находил на следствии вполне лояльное объяснение — в Главном штабе узнавал о времени присяги иногородним штаб-офицерам, потом ехал домой, чтобы переодеться к визиту во дворец, и т. д. Трубецкой утверждал, что именно в этот момент, в начале первого, выехав к Зимнему дворцу, он узнал о мятеже московцев. Поверить в это никак невозможно. Следователи просто не дали себе труда проверить время и направление его поездок с одиннадцати до часу. Даже если Трубецкой успел проехать из Главного штаба на Мильонную до того, как у дворца стала собираться толпа, проведавшая о московском бунте, то уж возвращаясь после половины двенадцатого с Мильонной в здание Главного штаба к Бибикову (к которому вход был, судя по показаниям Трубецкого, с Невского), князь никак не мог не заметить выстроенный батальон преображенцев, волнующуюся толпу, императора, окруженного генералами и адъютантами. А увидев это, не мог не выяснить тут же, в чем причина происходящего. Даже если — вопреки вероятности — Трубецкой ухитрился бы проехать с Мильонной к началу Невского каким-нибудь закоулком, минуя площадь, то на квартире Бибикова он немедленно узнал бы о происшествиях. Там не могли целый час не знать, что происходит у них под окнами.

Скорее всего, Трубецкой отправился к Бибиковым, надеясь узнать от Иллариона Михайловича о настроениях во дворце (Бибиков был директором канцелярии начальника Главного штаба), а прежде всего, чтобы, не бросаясь в глаза, оставаться рядом с дворцом.

Но даже если предположить невероятное и согласиться с показаниями Трубецкого, что, выйдя от Бибиковых в первом часу, он только и узнал о мятеже, то следующий его поступок никак не укладывается в логику его показаний. Следуя этой логике, он должен был скрыться, уехать в другой конец города, подальше от эпицентра событий, от того места, где с минуты на минуту могли появиться восставшие войска. А что делает Трубецкой? Он опять идет в Главный штаб, идеальный наблюдательный пункт напротив дворца, приходит в канцелярию дежурного генерала и ждет. Но не просто ждет.

На коротком пути от квартиры Бибиков'а до канцелярии дежурного генерала у Трубецкого произошла примечательная встреча — он встретил императора Николая. Тот запомнил князя.

Николай в записках рассказывает об этом эпизоде, происшедшем, когда он вступил с преображенцами на Адмиралтейский бульвар: «Тут, узнав, что ружья не заряжены, велел баталиону остановиться и зарядить ружья. Тогда же привели мне лошадь, но все прочие были пеши. В то время заметил я у угла дома Главного штаба полковника князя Трубецкого…» Это было именно в начале первого, когда Трубецкой направлялся от Бибиковых к дворцу. Маловероятно, чтобы Николай ошибся. Слишком знаменательна в свете последующих происшествий была для него эта встреча.

А если Николай видел в начале первого Трубецкого, наблюдавшего за движением преображенцев к Сенатской площади, то, значит, диктатор был в этот момент ясно осведомлен о происходящем.

В канцелярию дежурного генерала Главного штаба, куда пошел Трубецкой после встречи с императором, все время приходили офицеры, приносящие последние новости. Трубецкой расспросил полковника Ребиндера, только что явившегося с Сенатской площади, о действиях восставших и узнал, что они «только кричат «ура!» Константину Павловичу и стоят от одного угла Сената до другого». Ребиндер ушел с площади еще до прихода лейб-гренадер и моряков и до ранения Милорадовича. Таким образом, диктатор был вполне в курсе дела — он знал, что на площади одни московцы, знал приблизительно их численность, знал, что главная магистраль от площади к дворцу — Адмиралтейский бульвар — перекрыта превосходящими силами преображенцев, вполне возможно, что от офицеров, с которыми он беседовал в Главном штабе, знал он и о других распоряжениях Николая — о приказе Конной гвардии, кавалергардам. То есть он представлял себе, что московцы вот-вот окажутся в кольце, что атаковать дворец их силами при складывающейся обстановке невозможно и что присоединиться сейчас к ним — значит почти наверняка оказаться отрезанным от главного объекта, ключевой точки — Зимнего дворца.

В канцелярию дежурного генерала стекались сведения со всего Петербурга, и место, выбранное Трубецким для ориентации, надо признать удачным.

Однако, поговорив с Ребиндером и, очевидно, теряя последнюю надежду на появление восставших войск у дворца, Трубецкой решил передвинуться к Сенату. Он поехал к Исаакиевской площади, возле которой жила его сестра Елизавета Петровна Потемкина.

В воспоминаниях свояченицы Трубецкого, графини Зинаиды Ивановны Лебцельтерн, жены австрийского посланника, в доме которого был в ту же ночь арестован князь Сергей Петрович, есть сведения о том, что произошло с Трубецким после часу дня. По словам Лебцельтерн, когда Трубецкой приехал в дом Потемкиной, графини не было дома. «Вернулась она не так скоро и сразу же спросила, не приходил ли брат; ей ответили, что приходил, но ушел или нет — этого никто не видел; его долго искали по всей квартире, пока графине не пришло в голову заглянуть в свою молельню; здесь-то она и обнаружила его лежащим без сознания перед образами, никто не знал, с какого времени. Его подняли, положили на диван, привели в чувство. На все вопросы он отвечал как-то сбивчиво; и вдруг, услышав отчетливый грохот пушки, схватился за голову и воскликнул: „О боже! вся эта кровь падет на мою голову!"»

Графиня Лебцельтерн после ареста князя специально собирала сведения о его действиях 14 декабря. Эпизод в доме Потемкиной стал ей известен сразу же — из первых рук. И нет оснований ей не доверять.

С Трубецким, изнуренным бешеной деятельностью последних дней, гигантской ответственностью, которую он на себя взял, — не просто за судьбы десятков офицеров и тысяч солдат, а за судьбу России! — потрясенным отступничеством Якубовича и Булатова, измученным ожиданием и сомнениями последних часов, произошло то, что сегодня мы называем нервным срывом.

Я уверен, что, если бы события развивались по его плану, князь Сергей Петрович выполнил бы свой долг. Но вынести бремя тяжко усложнившейся ситуации он не смог и сломался.

Из трех лидеров, на которых держалась подготовка к восстанию, — Трубецкого, Рылеева, Оболенского — только Оболенский до конца и с полным достоинством прошел день 14 декабря. Отсутствие Рылеева на площади после часу дня, его первое показание во дворце, поставившее в труднейшее положение тех, кого допрашивали после него, в том числе и Трубецкого, говорят о том же самом нервном срыве.

Мы далеко не полностью представляем себе, в каком нечеловеческом напряжении жили и действовали эти люди последние дни перед восстанием. Люди, сделавшие отчаянную попытку одним героическим усилием переломить ход русской истории…

Однако надо рассмотреть и другой — гипотетический — вариант. Что мог бы предпринять диктатор, окажись он с самого начала во главе восставших войск?

Мог бы диктатор, возглавив около одиннадцати часов на Сенатской площади московцев, подменив Якубовича и Булатова, взять Зимний дворец? Вопрос это весьма непростой. Во-первых, Бестужевы и Щепин были ориентированы на другую задачу и соответственно ориентировали солдат. Удалось бы декабристам убедить солдат в необходимости захвата дворца? Неизвестно. Но предположим, что удалось бы. На то, чтобы построить в боевую колонну растянувшиеся во время бега по Гороховой роты, нужно было время. Московцы могли подойти к Зимнему дворцу только около половины двенадцатого.

Генерал Нейдгардт, свидетель мятежа в московских казармах, прискакал во дворец несколько раньше, чем московцы пришли на площадь. Удар гвардейских матросов по дворцу был задуман как внезапная операция. Дворец следовало захватить и блокировать входы в него до того, как мог подоспеть Преображенский батальон. Теперь же никакой внезапности уже не получалось. Московцы встретили бы на подходе к дворцу преображен- цев, которые вместе с караульной ротой Финляндского полка вдвое превосходили по численности нападавших.

Московцы были бы опрокинуты и рассеяны. Николай получил бы возможность бить восставших по частям. Не говоря уже о деморализующем действии разгрома первого мятежного полка на остальных.

Вряд ли Трубецкой пошел бы на такую авантюру, как поздняя попытка малыми силами атаковать дворец, предупрежденный о восстании. Скорее всего, он ждал бы присоединения других частей. Делал бы то, что совершенно правильно и разумно делали Оболенский, Бестужевы, Пущин.

Московцы помимо контроля над зданием Сената выполнили ещё одну существенную функцию — они сковали на Сенатской площади главные силы Николая. До половины второго, от ухода преображенцев до прихода гвардейских саперов, дворец был защищен плохо. Отразить удар сколько-нибудь значительных сил рота финляндцев не могла. Панов, как известно, легко прорвался во внутренний двор, опрокинув главный караул.

Уведя преображенцев от дворца, Николай совершил крупную тактическую ошибку, которая едва не привела его к катастрофе…

Трубецкой, стало быть, ждал бы вместе с каре московцев. Стягивание Николаем всех наличных сил к площади было восставшим выгодно. Второе оперативное направление на дворец — по Неве (прохода к дворцу от Сенатской площади по набережной, как теперь, тогда не было) — было открыто весь день. Появление до часу дня батальона Тулубьева давало восставшим огромные возможности. Тем более что финляндцы были легкой пехотой, предназначенной для стремительных передвижений. Но финляндцы не пришли.