Мышеловка

— Возьмите это и пользуйтесь столько, сколько нужно.

— Спасибо, вы очень добры.

— Не за что. Мы же соседи.

Я еду обратно вверх по склону. Зимняя палитра состоит исключительно из черных и серых красок: темная почва, мертвый лес, холодный камень. Голые виноградные лозы похожи на скрюченные и иссушенные руки мертвецов, тянущиеся из земли. Настроение у меня довольно унылое, вполне под стать этому ландшафту.

Прежде чем идти спать, я щедро заряжаю мышеловки сыром и беконом и размещаю их в стратегически важных точках по всей кухне.

Первое, что я вижу на следующее утро, — это геккон, который выглядывает из-за кухонной полки. Пауки напряженно трудились всю ночь, восстанавливая свои сети. На всех поверхностях лежит новый слой гипсовой крошки и новые россыпи мышиного помета. Даже черная плесень тоже начала заползать обратно.

Все четыре мои мышеловки сработали, приманка в них пропала. Но виновники всего этого скрылись.

Март

В долину идет весна. В персиковых садах по берегам реки Эг я заметила на темных веточках тугие бутоны цветов. Они напоминают слезы, исподволь просочившиеся из-под опущенных ресниц.

— А теперь на секундочку послушай меня, дорогая. Я хочу, чтобы ты взяла для меня одного из этих сирот.

— Мама, о чем ты говоришь?

— О, ну ты знаешь: одного из этих китайских сирот. Я видела документальный фильм про них. Я думаю, что должна усыновить одного. Я дам ему хороший старт в жизни.

Я останавливаю себя, чтобы не спросить о том, одинока ли моя мать или нет — у меня просто нет времени заботиться еще и о ней.

— А почему бы тебе не взять к себе какого-нибудь местного сироту? — вместо этого говорю я.

— О, не говори глупости, дорогая моя, никто не позволит мне его усыновить: я вдова, как ты знаешь, и мне уже за шестьдесят. Но вот вы с Тобиасом могли бы легко такое устроить. Или вьетнамского. Но я думаю, что китайцам это нужно больше.

— Мама, это просто смешно! Не могу я взять для тебя сироту.

— Ты бы могла усыновить его сама, а потом отдать этого ребенка.

— Любой сирота — это человеческое существо, — говорю я. — Это ребенок, а не один из твоих котов.

На другом конце линии возникает обиженная пауза.

— Если ты так думаешь, — наконец говорит моя мама, — тогда я не позволю тебе присматривать даже за моими котами.

Внезапно мир оказывается полным детенышей самого разного толка. И это приводящее меня в бешенство мамино однобокое суждение обо мне оказывается справедливым. Где-то в глубине души у меня нарастает боль по своему собственному детенышу, щенку, котенку — по кому угодно.

В сгустившихся сумерках мимо нашего дома проходит, тяжело ступая, громадная дикая свинья, постоянно нюхая землю своим несуразно длинным и волосатым носом. Вокруг нее движется ее потомство — шестеро поросят. Они все рыжеватые, с бежевыми полосками, такие же игривые и погруженные в свой собственный мир, как любые дети. Мне ужасно хочется подхватить их на руки и занести в дом.

Когда Ивонн заезжает к нам, чтобы посмотреть на кухню для разделки дичи, она вынимает Фрейю из плетеной корзинки возле печки и носится с ней на руках, как с куклой.

— Здесь замечательная laboratoire [35] , — говорит она. — Камень здесь такой толстый, что остается прохладным круглый год. Для saucissons это очень хорошо. Но в данный момент это мне не подходит: здесь слишком грязно, нужна проточная вода, да и проводка не соответствует нормам.

— Не беспокойтесь, — бодро говорит Тобиас. — Анна собирается устроить здесь кухню, достойную ее ресторана. Так что этот угол она тоже обустроит. Не думаю, что это займет много времени.

35

Рабочая зона (фр.).

Я бросаю на него взгляд, полный панического ужаса. На самом деле сейчас, когда охотничий сезон уже завершен, целая толпа мужчин на джипах уже протоптала дорожку к нашим дверям.

Все они в ужасе пялились на антикварную электропроводку, на отваливающуюся штукатурку, текущую крышу и на отсутствие водопровода. Один из них из жалости отвел меня в заднюю часть дома и показал, где вниз по склону идет необработанный сток для туалета.

Когда я упомянула, что делаю кухню для профессионального производства колбас, они только пожали плечами, издав при этом какие-то насмешливые галльские звуки. Они говорят, что в Ле Ражоне все mal fait. Плохо сделано. Я выяснила, что это самое последнее оскорбление: французский эквивалент известной фразы строителей «это влетит вам в копеечку».

Они сначала предложили нам цены, которые мы не могли себе позволить, а потом сказали, что все равно не хотят с нами работать.

***

Раннее утро, сразу после рассвета, — это мое любимое время дня. Я выскальзываю из постели и вытаскиваю Фрейю из ее колыбели. Когда я поднимаю ее, она возмущенно попискивает, протестуя против того, что ее извлекают из тепла. Затем позвоночник ее выгибается вперед, она закрывает лицо кулачками и, так и не проснувшись, устраивается в углублении у меня на груди.

Я укладываю ее для физкультуры в детский развивающий комплекс рядом с музыкальным центром и смотрю, как она дрыгает своими ножками. Она не улыбается, но я могу сказать, что она довольна. Ей нравится обниматься, она любит музыку. Я начинаю узнавать ее.

Задолго до завтрака звонит телефон.

— Алло, дорогая, как ты там, в этом ужасном месте? И как там… тот ребенок?

— Не так уж плохо, мама. Она много спит.

— Ох, дорогая, жаль, что я не могу тебе помочь. Я все пытаюсь представить, что сделал бы мой собственный отец. Конечно, я знаю это. Но в те времена это можно было сделать без того, чтобы попасть в тюрьму, да к тому же он был все-таки доктором.

Чем больше времени я провожу с Фрейей, тем больше Тобиас закапывается в работу над своим демонстрационным роликом для «Мадам Бовари». Поскольку раньше он никогда не работал для полнометражного художественного кино, функционеры Салли настояли, чтобы он сначала прошел тест. Тобиас должен написать музыку к финальной сцене ленты, где Эмма Бовари совершает самоубийство. Это подразумевает замену временного музыкального оформления, для которого используется Пятая симфония Малера.

— Это трудная задача, Анна, — беспрестанно повторяет он. — Я никогда в жизни не писал ничего классического или оркестрового.