Мышеловка
Шрифт:
Хижина гнездится на изгибе дерева между стволом и большой веткой. Здесь нет никаких прямых линий: стены изогнуты, даже окна скруглены, а оконные стекла разделены раздвоенными ветками. Крыша из кровельной дранки, спускаясь, соединяется с верандой на глицинии.
— Здесь есть все современные удобства. Передняя дверь из настоящего дуба, ключ не нужен, потому что она никогда не запирается.
Он распахивает дверь. Внутри мы видим единственную комнату с печью, которая топится дровами. Никакой мебели, кроме деревянной кровати, подвешенной на живой ветке, каким-то образом входящей в конструкцию
— Здесь трудно понять, где заканчивается комната и начинается дерево.
— Я построил его на дереве и из дерева, — говорит Жульен.
— А кухня? — строго спрашивает моя мама.
— Внизу — отвечает Жульен, провожая нас обратно к дольмену.
— Я догадалась, — говорю я.
— Очень практично, — говорит Жульен. — Я не разрушаю камни и могу приготовить любое блюдо, какое только захочу.
— Ванная комната? — продолжает допытываться моя мама.
Жульен указывает куда-то в сторону тропинки.
— Моя ванная — это заводь с невидимым краем. Немного холодновато зимой, но, согласитесь, вид оттуда все компенсирует.
— Вы оригинальный горный человек, — говорит Тобиас. — Приходите к нам принять горячий душ в любое время, когда захотите.
— А вы родом из этих мест? — спрашиваю я.
Он качает головой.
— Мои родители переехали в Лангедок из Парижа после 1968 года. Думаю, что вы могли бы назвать их представителями поколения хиппи. В те времена была масса людей, которые пробовали вернуться обратно к земле. Потомственные крестьяне сначала относились к ним подозрительно.
— Должно быть, это было жесткое противостояние, — заметил Тобиас.
— Многие люди этого не выдержали и вернулись домой. Мои родители упорно работали и остались здесь. Они в принципе не верили в частную собственность. Один старик одолжил им этот участок земли в обмен на то, что они будут собирать вишни у него в саду. Они поставили здесь юрту, и в конечном счете родился я. Никаких свидетельств о рождении, никакой регистрации, никакого налогообложения. Сейчас мои родители уже умерли, как и тот старик, но его сын позволил мне остаться здесь на тех же условиях.
Через его плечо я замечаю Ивонн, которая в лакированных розовых туфлях на невысоком каблуке пробирается через грязь; на ней белая узкая прямая юбка и блузка с глубоким вырезом, подчеркивающая ее формы, соломенно-желтые волосы перехвачены вызывающей банданой в розовый горошек, а аксессуары — блестящие пластмассовые сережки, пластмассовое ожерелье, сумочка и даже губная помада, — все подобрано в том же цвете ядовито-розовой жевательной резинки, что и ее туфли.
Я замечаю ее раньше Жульена. А он тем временем рассказывает еще один случай из своей жизни:
— Местная школа была настоящим адом. Дети… короче, с ними было нелегко. Однажды я пас овцу моих родителей, мне тогда было одиннадцать. Меня увидел один из местных paysans. Его сын учился в той же школе, на несколько классов старше меня — один из моих главных мучителей. Он тогда как раз уехал в город искать работу. Так вот, в тот день его отец спросил у меня: «Такое утро, Жульен, как у тебя дела?» Только это, ничего более. Но это ощущение
я не забуду никогда: впервые местные признали меня своим в одиннадцать лет. От этого на душе стало очень тепло.Он усмехается. Когда он вот такой, расслабленный и задумчиво-непроницаемый, перед ним трудно устоять. Затем в поле его зрения попадает Ивонн в своей бандане в розовый горошек и узкой юбке, и он забывает, о чем только что говорил. Рядом с ней он становится косноязычным и скованным, теряет все свое обаяние и уверенность в себе.
Несмотря на нелепый наряд, Ивонн выглядит красивее, чем всегда. Она похожа на искусно раскрашенную фарфоровую куклу. И это должно было стоить ей немалых усилий. Без сомнений, это означает, что она его тоже любит.
***
Жульен уходит суетиться вокруг Ивонн. Чары разрушены.
Мимо нас неровной походкой, попыхивая косячком, проходит бородатый хиппи.
— Вы пришли или уходите? — спрашивает он.
— Я ухожу предсказывать всем судьбу по линиям руки, — объявляет Лизи.
Я вижу, как вокруг нее сразу же собирается небольшая толпа из потенциальных клиентов, протягивающих к ней свои раскрытые ладони.
Я угнетаю бедную Лизи своими требованиями выполнения домашней работы. Я настолько погружена в свои собственные планы и разочарования, что совсем забыла, какая она на самом деле свободолюбивая и жизнерадостная.
— Я не могу читать судьбу по всем рукам сразу, — смеется она.
— Мне, мне следующему, — настаивает Тобиас, хотя не верит ни в какие гороскопы.
Она берет его руку и, продолжая смеяться, переворачивает ее.
— Я должна посмотреть на ваши ногти, — говорит она, — чтобы узнать, есть ли у вас характер.
Он улыбается:
— К этому времени ты это и так должна была бы уже знать!
— Я действую без предубеждения. Просто читаю то, что вижу на вашей руке.
— Ну так как же?
— Что?
— Есть у меня характер?
— Посмотрите — вот здесь холм Венеры. Вы очень страстный человек. И творческий. И добрый.
— И неотразимо привлекательный? — подначивает он ее.
Она внимательно изучает его ладонь.
— Это кто как думает. На руке этого быть не может. Вот это ваша линия головы.
— Умный?
— Ленивый.
Она, по сути, всего лишь подросток, но ведет себя спокойно и очень уверенно. Мужчины могут легко влюбиться в Лизи. Тобиас, похоже, испытывает к ней слабость. А если еще и она будет испытывать слабость к нему — что ж, тогда мой плохой характер очень все для нее упростит.
Внезапно мне ужасно хочется убраться подальше от этого предсказания судеб. Я беру свою медовуху и иду через сад.
Ивонн сидит на бревне, поджав ноги и подтянув свою белую прямую юбку до самых бедер, чтобы уберечь ее от грязи, которой и так уже забрызганы лакированные розовые кожаные туфли. Жульен принес ей стакан с медовухой, но она сердито оттолкнула его руку. Ее лаковая сумочка такого же розового цвета — видимо, тоже самая лучшая у нее — лежит рядом. Бандана в розовый горошек на ее опущенной голове висит, как поникший флаг побежденной армии. Такое впечатление, что она изо всех сил старается сдержать слезы.